Василий Головачев - Мир приключений (Сборник)

Ознакомительный фрагмент

– Коллеги, – вмешался Старченко, – мы отвлеклись от основной проблемы – как лечить больных. Давайте оставим в стороне моральные проблемы и правовые вопросы дела и вернемся к медицине.

– Правильно, – поддержал врача один из биофизиков. – Мы собрались, чтобы обсудить метод лечения, проблема чисто медицинская, не стоит привлекать для ее решения морально-этический кодекс.

Зимин хотел что-то добавить, но передумал.

Разговор перешел в русло медицины. Наумов больше не вмешивался в обсуждение предлагаемых методов лечения, хотя здесь присутствовали многие авторитеты в области изучения человеческого мозга. Он только командовал техникой кабинета, показывал палаты, записи, документы, аппаратуру центра, а в голове раздавалось: «Не все еще закончено в споре, не все аргументы исчерпаны. Зимин не остановится перед хрупкой, по его мнению, преградой этики, и, к сожалению, он не одинок в своем мнении. Но самое страшное – я не чувствую себя его противником. К тому же в любом случае способ лечения космонавтов небезопасен, и это плохо. Это отвратительно, это главное, на что сделает упор сам Зимин и иже с ним, выйдя в высокие инстанции… А где найти контраргумент, я не знаю…»

В том, что Зимин обратится в арбитраж более высокого ранга, в Академию медицины, а может быть, и в Высший координационный совет Земли, Наумов не сомневался. Он хорошо понял ход мыслей ученого и доминанту его характера: добиваться конечного результата любыми средствами.

– Предстоит тяжелое объяснение в медсовете Академии, – сказал Чернышов, когда совещание закончилось и кабинет опустел. – Но я с вами, Валентин, можете располагать моим голосом.

– Вы не со мной, – пробормотал Наумов, – вы с ними. – Он мотнул головой в сторону включенного виома, показывающего реаниматоры.

– А я понимаю Зимина, – сказал Старченко, выключая аппаратуру. – Юпитер изучается более века, и сколько там погибло исследователей – не счесть. И вдруг появляется возможность за несколько минут раскрыть суть юпитерианской цивилизации!

– Я его тоже понимаю, – с горечью сказал Наумов и вспомнил лицо Лидии Изотовой. – Скачок вперед, к новым достижениям, к новым вершинам знаний, к великим открытиям… Почему бы нет? Но если бы при этом не надо было перешагивать через такую «малость», как две жизни.

В холле Управления аварийно-спасательной службы Наумов несколько минут разбирался в указателях, нашел нужный лифт и вскоре стоял перед дверью в отдел безопасности космических исследований. Дверь открылась, он вошел.

В кабинете начальника отдела находились двое: сам Молчанов, невысокий, худой, спокойный, с серыми внимательными глазами, и академик Зимин. Присутствие ученого неприятно поразило Наумова, однако он сделал вид, что ему все безразлично, и сел.

– Ну, я, наверное, больше не нужен, – сказал Зимин, вставая. – Всего доброго.

Во взгляде академика Наумов прочел странное сожаление, и в душе снова шевельнулся дремлющий удав тревоги. Однако взгляд Молчанова он выдержал, ждал, с чего начнет начальник отдела.

Тот щелкнул ногтем по сенсору видеоселектора и сказал «призраку» оперативного дежурного:

– Сима, я буду занят еще пятнадцать минут, все вопросы переключи пока на Ромашина. – После этих слов начальник отдела обратил неулыбчивое свое лицо к гостю.

Они были знакомы давно, года три, по совместному увлечению спортом – прыжками с трамплина на лыжах, тем не менее с минуту присматривались друг к другу, словно встречаясь впервые.

– Ну что там, Валя? – спросил наконец Молчанов. – Что будем делать?

– А что надо делать? – удивился Наумов. – Если ты в курсе проблемы, повторяться я не буду.

– В общих чертах. – Молчанов бросил взгляд на дверь, за которой скрылся Зимин. – Что и говорить, открытие цивилизации на Юпитере – открытие века! Общечеловеческий стресс! Хотя ждали контакта давно и вроде бы привыкли к ожиданию. У меня и без того проблем хватало, а теперь и вовсе вздохнуть некогда.

Наумов иронически усмехнулся. Молчанов посмотрел на него оценивающе.

– Что, жалоба не по адресу? Ты прав, у кого из нас не хватает забот. А что, Валя, Изотов и Пановский действительно восприняли информацию юпитериан? – внезапно спросил он.

– В том-то и проблема! Чтобы вылечить их, надо «стереть» чужую информацию, иного выхода попросту нет. Не существует.

– Понимаю, не горячись. Ну а если, «стирая», одновременно записывать эту информацию в память машины?

– «Стирать» и «стирать и записывать» – суть два разных метода, причем последний увеличивает вероятность смертельного исхода. Мы рискуем убить людей!

– Как убить?

– Можем стереть человеческое «я», личность, что для пострадавших равносильно смертному приговору.

«Повторяю в третий раз, – тоскливо подумал Наумов. – Последний ли? Каждому надо доказывать, каждого убеждать… в том числе и себя самого. Когда же настанет время мысленного сопереживания, сострадания, сочувствия? Когда не надо будет убеждать собеседника, ибо он и без слов почувствует твою растерянность и тоску?»

– Зимин говорил, что и обычное «стирание» может дать отрицательный результат.

– Может! – разозлился Наумов. – И все же риск на порядок меньше.

– Риск все равно остается. – Молчанов предупредительно поднял руку. – Погоди, не спеши доказывать обратное, прибереги доказательства и красноречие для ВКС.

Наумов недоверчиво посмотрел в глаза начальника отдела.

– Так серьезно?

Молчанов почесал горбинку носа, утвердительно кивнул.

– Понимаешь, Валя, после открытия цивилизации на Юпитере над ним уже погибли двое исследователей… кроме твоих пациентов.

Наумов побледнел.

– Так что проблема несколько серьезней, чем ты себе представляешь. Открытие взбудоражило всю систему Ю-станций, ученые грезят контактом. Дальнейшее изучение планеты повлечет новые жертвы… и, возможно, та информация, которой обладают твои пациенты помимо своей воли, спасет не одну жизнь. Я понимаю. – Молчанов встал и прошелся по кабинету, остановился у окна. – Этико-моральная сторона любого действия ни для кого из нас не является отвлеченным понятием, но она не должна становиться самоцелью.

– Но я отвечаю за их жизнь. – Наумов тоже встал и подошел к окну. – Я врач и обязан думать о своих пациентах.

– А я обязан думать о живых, – тихо сказал Молчанов. – И здоровых.

В душе Наумова копились пустота, и холод, и странное ощущение вины. «За что? Перед кем? Будто и решения своего не менял, и аргументы не все исчерпал… но вот уверен ли в решении? Нет же, не уверен, иначе откуда взялись тоска и мука? Как это получается у Зимина: жизнь одних за счет жизни других?! Молчанов, по всему видно, тоже близок к его позиции… но не эгоизм же ими руководит, не холодный расчет – самые благие намерения… Стоп-стоп! Вспомни: „Дорога в ад вымощена благими намерениями!“ Господи, какой ценой иногда приходится расплачиваться за очевидное, самое простое и верное на первый взгляд решение! Кто способен оценить, что дороже: человеческая жизнь или знания, добытые ценой жизни? Нет, не так, страшнее: убить, чтобы спасти! Так? На войне когда-то тоже убивали врага, чтобы спасти друга… И это не то… при чем тут враг? Кто враг? Обстоятельства? Или я сам себе враг?»