Колин Уилсон - Метаморфозы вампиров (сборник)

В семействе знали широко известную теорию о полтергейстах: что они вызываются подростками, трудно переживающими половую зрелость, о чем открыто говорилось за ужином. Я чувствовал, что здесь все рады нашему присутствию в доме, хотя вслух о беспокойстве насчет полтергейста никто не говорил. Няня поведала, что все началось чуть ли не три месяца назад, когда у нее из рук вышибло лампу, в ту пору как она отправлялась наружу за углем, а затем ее начало обкидывать кусочками угля. Вначале женщине подумалось, что это кто-нибудь из ребятишек с площадки, и она забежала в сарай, поймать озорника. Но там никого не было. Позже в тот же вечер обнаружилось, что дверь в сарай открыта (задвижка там отодвигается легко), а уголь разбросан вокруг по снегу. Такое продолжалось почти каждый вечер в течение десяти дней, пока лежал снег. Когда наступила оттепель, полтергейст, очевидно, утратил интерес к расшвыриванию угля и переключился на всяческие шумы: звонкий стук из подвала и с чердака, неимоверный грохот с последующей гудящей вибрацией («рояль, сбрасываемый с аэроплана»). Мебель после такой грандиозной возни неизменно оказывалась в полном порядке; даже пыль в комнате оставалась непотревожена.

Помимо того, полтергейст издавал пронзительные крики, стоны, сдавленные всхрипы и еще интересный звуковой эффект, будто из сумки по каменному полу разбрасываются пригоршнями монеты (полы были из дерева).

Хозяева поочередно отсылали из дома детей; безрезультатно. Приезжали несколько специалистов из ОПИ, но так ничего и не выяснили, заключив только, что полтергейст «настоящий». Полтергейст был шумным, не агрессивным, поэтому семейство Маддов заверили, что он в конце концов уйдет.

Сидя за ужином, я сознавал наивность надежды этого семейства. Все эти люди были затиснуты в бесконечно обыденное, тусклое существование в довольно невзрачном предместье Рикмансуорта. Жизнь протекала по большей части на автоматическом уровне — из будней в будни, изо дня в день, по кругу. И дом потихоньку тлел от безысходного, глухого отчаяния. Исподволь оглядывая всех членов семьи поочередно, я обнаружил, что способен интуитивно уяснять их проблемы так четко, будто эти люди твердят о них вслух. Тринадцатилетняя Сьюзен уже лишилась девственности; ее приятель, мальчик постарше, переехал жить в другое место. Ей хотелось уйти из дома и отправиться за ним. Ее сестра Эльфреда знала об этом и молча негодовала; она все еще была девственницей и не дружила с мальчиками. Мачеху семья и дом тяготили; ее также беспокоило отсутствие всякого чувства к раскосому младенчику (в душе она всегда считала, что будет любящей матерью). Она активно думала завести себе любовника, а еще лучше вернуть прежнего, которого бросила ради нынешнего замужества. Сам Мадд был человеком пустым; жизнь в принципе его устраивала, но он смутно догадывался, что остальных — нет, и это его беспокоило. Няня жила в этой семье с рождения Сьюзен и надеялась, что Мадд на ней женится. Из всей семьи самым интеллектуальным впоследствии мог стать сын; у него был на редкость активный и пытливый ум, который дома он намеренно подавлял. Он думал уйти из дома и податься в Ливерпуль, где вступить в клуб мотоциклистов, именующийся «Уорлокс».

Полностью «интуитивными» эти откровения назвать нельзя. Я обстоятельно беседовал с членами семьи и до, и после ужина, и они рассказали мне достаточно, чтобы получилась четкая картина. Особенно откровенной была жена, причем суть ее интереса ко мне читалась вполне ясно.

Мне по-прежнему непросто было понять причину возникновения полтергейста. Глубины своего собственного ума — всего внутреннего аппарата воли и восприятия — я сознавал гораздо сильнее, чем любой из этих людей, но все равно, я просто не мог представить, чтобы «силы» моего подсознания могли вызывать вокруг такое движение. Я был убежден, что хаос вокруг нагнетается в каком-то смысле «по желанию».

Семья упросила, чтобы после ужина мы вместе сели смотреть телевизор — какой-то общеевропейский музыкальный конкурс. Я развлекался тем, что пытался «рассматривать» возраст дома. «Видением времени» я не занимался вот уже несколько недель; оно неожиданно показалось куда менее важным и интересным в сравнении с теперешней моей работой. Но теперь заняться было действительно нечем, так что совесть у меня была чиста. Я погрузился в состояние внутренней умиротворенности, отмежевавшись от неспокойных вибраций семейства, и пытался рассмотреть весь дом снаружи (меня провели по всем закуткам). И тут совершенно внезапно я почувствовал, что в уме у меня включился в работу новый центр, который почти невозможно описать. Это был своего рода усилитель, который, ухватывая поступающие внешние импульсы, пропускает их через передние области мозга и сопоставляет со всем, что когда-либо случалось со мной прежде. Это совершенно очевидный и простой процесс, хотя, если описывать его должным образом, можно занять несколько страниц. Скажу единственно, что для сопоставления с настоящим моментом мгновенно привлекается весь опыт, и знание настоящего момента становится теоретически безграничным, поскольку по желанию можно высвечивать его новые аспекты.

И неожиданно это место стало понятно мне так, будто я жил здесь и изучал его историю. И я сразу почувствовал, что было в его истории нечто... И тут я понял. Ну, конечно же, дело об убийстве Стэнтона! Нашумевшее «убийство в доме священника», одно из самых громких дел 1860-х. Был отравлен мышьяком майор Артур Стэнтон, и под суд была отдана его жена Валерия. Ее оправдали (хотя было доказано, что у нее был доступ к мышьяку), поскольку казалось, что для преступления не было мотива, Женщина не преследовала никакой корысти и не вышла по-новой замуж. Сосредоточившись теперь, я смог уяснить всю драму, разыгравшуюся в этом доме, и понять все ее скрытые мотивы. Валерия Стэнтон была дочерью офицера, погибшего при восстании сипаев [306]в 1857 году. Она видела тело отца и погибших вместе с ним товарищей; увиденное до самой глубины потрясло ее рассудок. Это отразилось и на ее сексуальных эмоциях, оформившись в представление о сексе как о чем-то легкомысленном и греховном. Тем не менее через три года она вышла замуж за Стэнтона и сумела подавить свои чувства настолько, что женой стала вполне сносной. Стэнтон ушел в отставку после того, как сломал ногу, и они возвратились в свой прежний дом. До происшествия Стэнтон был спортсменом; теперь же с тоски и депрессии он безудержно увлекся сексом, причем требовал от жены такого, о чем до Хэвлока Эллиса [307]никогда не говорилось публично. Невроз женщины снова разыгрался в полную силу. Она исповедалась служанке, к которой испытывала смутное лесбиянское влечение. Та, недолго думая, подбила ее на решительные действия и оставила губительное снадобье там, где оно попалось бы на глаза хозяйке. Валерия подложила его мужу в портвейн, и под утро Стэнтон в муках скончался. Об этом деле написано много. Правда, у меня так и не хватило заинтересованности проследить, догадался ли кто из авторов о подлинных мотивах Валерии Стэнтон.