Александр Казанцев - Том 2. Сильнее времени

Детрие мало интересовался этим соперничеством. Как чистый ученый, он больше разбирался в былой борьбе фараонов и жрецов бога Ра, древнейший храм которого ему удалось раскопать.

1912 год был отмечен этим выдающимся достижением археологии. Храм был огромен. Казалось, кто-то намеренно насыпал здесь холм, чтобы сохранить четырехугольные колонны и сложенные из камня стены с бесценными надписями на них. Но это сделал не разум, а забвение и ветры пустыни.

Археолога Детрие заинтересовали некоторые надписи, оказавшиеся математическими загадками. Жрецы Ра и математика! Это открывало много.

Об одной из таких надписей, выбитой иероглифами на гранитной плите в большом зале, и написал Детрие в Париж своему другу математику, пообещавшему в ответ самому приехать на место раскопок.

Его и ждал сейчас Детрие. Но меньше всего думал он увидеть всадника в белом бурнусе, подскакавшего на арабском скакуне в сопровождении туземного проводника в таком же одеянии.

Впрочем, не его ли друга можно было встретить в Булонском лесу во время верховых прогулок знати всегда экстравагантно одетым? То он был в цилиндре, то в турецкой феске, то в индийском тюрбане. Ведь он прослыл тем самым чудаковатым графом, который сменил блеск парижских салонов на мир математических формул. Кстати, в этом он был не одинок, достаточно вспомнить юного герцога де Бройля, впоследствии ставшего виднейшим физиком (волны де Бройля!).

Детрие и граф де Лейе подружились в Сорбонне. Разные специальности, выбранные ими, разъединили, но не отдалили их друг от друга. Они всегда вместе гуляли по бульвару Сен-Мишель и встречались на студенческих пирушках, пили вино, пели песни и веселились с девушками.

Граф осадил коня и ловко соскочил на землю, восхитив тем проводника, подхватившего поводья. Друзья обнялись и направились к раскопкам.

– Тебе придется все объяснять мне, как в лицее, – говорил граф, шагая рядом с Детрие в своем развевающемся на ветру бурнусе. Его тонкое бледное лицо, так не вязавшееся с восточным одеянием, было возбуждено.

– Раскопки ведутся на месте одного из древнейших городов Египта, – методично начал археолог. – Гелиополис – «город Солнца». В древности его называли «Ону» или «Ей-н-Ра». Здесь был религиозный центр бога Ра, победителя богов, который «пожирал их внутренности вместе с их чарами». Так возвещают древние надписи: «Он варит кушанье в котлах своих вечерних… Их великие идут на его утренний стол, их средние идут на его вечерний стол, их малые идут на его ночной стол…» – декламировал цитаты археолог.

– Прожорливый был бог! – рассмеялся граф.

– Эти религиозные сказания отражают не только то, что Солнце, всходя над горизонтом, «пожирает» звезды, но и отражает, пожалуй, реальные события древности.

– Битву богов с титанами?

– Нет. Воевали между собой не столько сами боги, сколько жрецы, им поклонявшиеся. Так с жрецами бога Ра всегда соперничали жрецы бога Тота Носатого (его изображали с головой птицы ибиса), сыном которого считался фараон Тутмос I. Любопытно, мой граф, что наследование престола у египтян, как пережиток матриархата, шло по женской линии.

– Постой, великий древнечёт! Я в невежественной своей темноте слышал лишь о двух египетских царицах – Нефертити и Клеопатре. Обе украсили бы собой бульвар Сен-Мишель.

– Жила и другая, как раз дочь Тутмоса I, и, быть может, даже более прекрасная, чем эти прославленные красавицы. Однако Клеопатра, как известно, была гречанкой (по линии Птолемея, соратника Александра Македонского). А Нефертити не правила страной. Она была лишь женой фараона Эхнатона, смелого преобразователя. Ее изображали даже сидящей на коленях у мужа…

– Какая непростительная добродетель! – шутливо воскликнул граф.

– А вот жившая много раньше Хатшепсут (или Ха-тазу), та была единовластной правительницей, женщиной-фараоном, едва ли не единственной за всю историю Египта.

– Постой, постой! Не о ней ли говорили, что она была ослепительно красива?

– Видимо, о ней.

– Как же она воцарилась? Как королева красоты?

– На ней и сказалась матриархальная традиция наследования престола, который передавался не сыну, а дочери фараона. Дочь которой, в свою очередь, наследовала трон.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся граф. – Представь, я вижу здесь не столько матриархат, сколько заботу о чистоте фараоновой крови.

– Что ты имеешь в виду?

– Расчет, холодный расчет, приближающийся к математическому. И в данном случае расчет этот построен на недоверии к женщине.

Археолог искренне удивился.

– А как же! – с озорной улыбкой стал разъяснять граф де Лейе. – Фараонова кровь с гарантией может быть передана только через мать наследнику, поскольку отцовство фараона никогда не может быть установлено с абсолютной достоверностью.

– Ну, знаешь! – возмутился Детрие. – Под твоими «формулами» кроется неприкрытый цинизм. По-твоему, жена фараона могла принести наследника от постороннего отца?

– Какой же это цинизм? Не всегда, конечно. Но… по теории вероятностей такой случай не исключен. А вот при древнеегипетском престолонаследии даже такой случай исключался.

– Нет! Не допускаю у древних такого цинизма.

– Тогда продолжай, посмотрим, на что твои древние египтяне были способны!

– Итак, престолонаследницей становилась дочь фараона, вернее, дочь его жены. И эта наследница должна была выйти замуж за собственного брата.

– Ага! – прервал Лейе. – Тот же момент соблюдения чистоты крови. Ну, если хочешь, то – высшая форма аристократизма. Прямой путь к вырождению через кровосмешение. Недаром я все еще холост!

– Дочь фараона, наследуя трон и выйдя замуж за брата, уступала ему этот трон. Хатшепсут была дочерью Тутмоса Первого, раздвинувшего границы своего царства Та-Кен за третьи пороги до страны Куш и доходившего до Сирии, до Евфрата. Она наследовала от отца власть фараона и передала ее по традиции своему супругу и брату Тутмосу Второму. Он был болезнен и царствовал лишь три года.

– Естественный результат кровосмешения!

– А вот после его смерти Хатшепсут не пожелала передать при своей жизни власть фараона своей дочери и ее юному мужу, впоследствии Тутмосу Третьему, и стала царствовать сама. За двадцать лет властвования она прославилась как мудрая правительница и тонкая художница.

– Так это про нее говорили, – воскликнул граф, – что она красивее Нефертити, мудрее жрецов, зорче звездочетов, смелее воинов, расчетливее зодчих, точнее скульпторов и ярче самого Солнца?

– Пожалуй, это не так уж преувеличено. Действительно, эта женщина глубокой древности должна была обладать необыкновенными качествами, чтобы удержать за собой престол. Ей пришлось изображать себя на нем в мужском одеянии с приклеенной искусственной бородкой.