Юрий Бурносов - Право хотеть

«И вот теперь там нет людей…»

— Не знаю, — пожимает плечами мальчик. — Захотелось.

— А сейчас ты можешь придумать какой-нибудь стишок?

— Не-а…

— Почему?

— Не хочется.

Доктор настойчив. Он злится. После разговора с мальчиком предстоит беседа с перманентно рыдающей мамашей. Ей необходимы ответы и результат. Доктору тоже хочется понять, с чем он столкнулся.

— А что нужно, чтобы захотелось?

— Не знаю.

«Круг замкнулся, — думает доктор. — С „незная“ начали, „незнаем“ и закончили».

— Давай договоримся — как только тебе захочется придумать новое стихотворение, ты скажи об этом маме или мне, ладно?

— Ладно, — легко соглашается мальчик. — Маму позвать?

— Да, позови.

К удивлению доктора, мать не плачет. Она спокойна и даже где-то замкнута.

— Теперь вы верите? — спрашивает она, глядя в угол.

— Во что? — удивляется доктор. — В то, что ваш сын может убивать словом? Нет, конечно.

— Тогда посмотрите, что я нашла у него под подушкой…

Доктор вертит в руках уже знакомый розовый стикер. На листке всего четыре строчки:

Турецкий самолет

Отправился в полет.

Люди в нем летели,

А потом сгорели.

Доктор молчит. Перед глазами встает мальчишеское улыбчивое лицо с ямочками на щеках.

— А потом сгорели, — бормочет он, сминая стикер.

— Что вы говорите? — не понимает женщина.

— Я напишу одному своему знакомому, — отвечает доктор после паузы. — Он очень хороший специалист по детской психологии. Пусть приедет, посмотрит. А пока… не давайте Саше ручку и бумагу. Впрочем, это бессмысленно.

— Может быть, в церковь? Мы все крещеные, но ходим не часто… — с надеждой спрашивает мать.

— Что? А, в церковь. Да, да, конечно, сходите. И постарайтесь его чем-то увлечь. Читайте с ним, занимайтесь, играйте. У него есть отец?

— Конечно, только он все время на работе.

— Пусть возьмет отпуск и займется сыном, — не терпящим возражений голосом говорит доктор. — А я пока подключу вот коллег… будем думать. Случай уникальный. И звоните, звоните, если что-то… Ну, вы меня понимаете.

«Что-то» происходит следующим днем. Мать рассказывает, что они недоглядели, и Саша старым фломастером написал по краю газеты: «Рыба не любит воду — хочет она на свободу». Доктор, едва мать мальчика читает ему это, бросается к компьютеру — и холодеет.

Ленты информагентств передают о выбросе фенола на химическом заводе в Чебоксарах. Волга отравлена, массовый замор рыбы, ею усеяны все берега реки.

В самом конце рабочего дня мать мальчика звонит вновь.

— Теперь он написал вот это… — голос женщины плавает, то отдалясь, то приближаясь: — «Доктор нас лечить устал, под машину он попал». Не выходите из поликлиники, слышите?!

— Слышу, — зачем-то кивает доктор. — Не выходить. А если он завтра напишет, что у меня голова раскололась от мыслей, прикажете перестать думать? Нет, уважаемая, я выйду. Это и будет окончательной проверкой. А уж потом мы посмотрим, совпадение это или нет. В любом случае я отправил письмо своему товарищу в питерскую клинику, без помощи вы не останетесь. Всего доброго!

Положив трубку, доктор некоторое время смотрит на кролика, жонглирующего «Чудом-юдом», потом решительно берет ручку и лист бумаги…

Путь домой доктор преодолевает без приключений. Он, находясь в странно приподнятом настроении, злой и веселый, специально выходит на остановку метро раньше и идет пешком через оживленные улицы и перекрестки.

Войдя в квартиру, доктор первым делом берется за телефон, набирает номер матери мальчика.

— Что и требовалось доказать, — радостно кричит он в трубку. — Я — дома. Ничего не произошло…

— Извините, — устало отвечает мать. — Сашу увезли на «Скорой». Мы ужинали, и он вдруг захрипел и упал. Асфиксия. Сейчас он под аппаратом искусственной вентиляции легких. Отец там с ним, а я приехала за вещами. Врачи говорят — прогноз серьезный. Извините…

Доктор несколько секунд смотрит на тревожно пикающую трубку телефона, зажатую в руке, потом бросает ее и кидается к входной двери. Он выбегает на перекресток, едва дождавшись зеленого сигнала светофора. «Скорая» появляется внезапно, словно материализуется из серого вечернего городского воздуха, прошитого моросью. Доктор успевает вскрикнуть, водитель «Скорой» — отчаянно матюгнуться. Глухой удар, звон стекол, изломанное тело катится по мокрому асфальту…

А в темном кабинете доктора на столе лежит лист бумаги, по которому бегут написанные скверным «медицинским» почерком строчки:

Мой милый пациент, не знаю я, комуТалант твой службу роковую служит.Но волею твоей сегодня коль умру,Желаю и тебе не пережить свой ужин…

Новопреставленный, от жизни отставленный

Далия Трускиновская

— И долго ты собираешься скулить?

— Долго.

Она сказала это слово так, как если бы ей за непрерывный скулеж пообещали месячный оклад в пять тысяч долларов. Уверенно сказала, с большим чувством собственного достоинства. Мне хватает своих проблем. Если человеку охота гордо предаваться мировой скорби в комфортабельной норе — я его одиночество не нарушу. Надоест — сам вылезет. Чем меньше допекать — тем скорее соскучится и вылезет.

Примерно полгода спустя я сама стала в вышеупомянутую позу просветленной скорби. Со мной произошло то же самое, что и с Анной, — необъяснимый и болезненный разрыв с любимым человеком. А еще через месяц я ее встретила — такую довольную, что дальше некуда. Она прямо светилась. Если учесть, что ее разрыв был по уровню грязи несопоставим с моим, — бывший муж подал на нее в суд, причем в иске фигурировала кража денег из его служебного кабинета, — то ее бодрость показалась мне более чем завидной.

Спрашивать о бывшем муже было как-то неделикатно. Но в ответ на мою тактичность Анна поинтересовалась, как у меня с моим. И без всякого бабьего ехидства — она ведь действительно ничего не знала.

— А никак! — с ее собственной разудалой интонацией отвечала я.

Она посмотрела на меня чересчур внимательно… В общем, дня через три она мне позвонила и сказала, что — в курсе. Когда режут по живому и сыплют соль на раны — это, конечно, очень приятно. Однако Анна без всякого дурацкого соболезнования спросила — а не осталось ли у меня его фотографии и вещей.

— Хочешь его ко мне приворожить? — о, если бы это было возможно! Но поскольку это невозможно, остается только иронизировать, и я твердо решила держаться именно такой линии.