Александр Казанцев - Купол надежды

В Министерстве мясной и молочной промышленности академика тотчас принял его недавний гость, замминистра, тот самый, который походил на штангиста второго тяжелого веса.

— Он направил вас к нам? — возмутился толстяк. — Это просто ни в какие ворота не лезет! При чем тут исходный материал? Эдак придется пересматривать любую подчиненность. Скажем, радиопромышленность передать цветной металлургии. Ведь в транзисторах медные проволочки используются. Вы простите меня, Николай Алексеевич. Хотите послушаться делового совета? Поручите вашим лабораториям подумай о замене казеина в искусственной пище рыбным белком. Белок ведь, как вы говорили, в чистом виде вкуса не имеет и ни коровой, ни рыбой не пахнет. Если бы это не называлось «икра», я с радостью поручил бы нашим молочным заводам изготовлять вашу икру, но так… помилуйте! — он развел руками. — Нас же засмеют. Нет! Я просто удивляюсь Федору Семеновичу. Я ему позвоню, постыжу его. Очень рад встрече с вами, Николай Алексеевич. Как поживает ваша японочка?

— Определяет, что чем пахнет.

— Ах вот как! Ну что ж, это тоже научное занятие. Так я непременно позвоню в рыбную. Производство искусственной икры, да и всей прочей синтетической пищи надо налаживать. Вот когда придете с бараниной, милости просим. — Он уже почтительно стоял перед академиком.

Чем же все это было, раздраженно думал Анисимов, как не игрой в мяч? Его перебрасывали через ведомственную сетку, чтобы он ни в коем случае не упал на площадку заинтересованного министерства. Вернее сказать, незаинтересованного министерства, зло заключил Анисимов. В Министерство сельского хозяйства он не поехал. Чего доброго, еще за узурпатора сочтут.

Глава шестая. ПАМЯТЬ СЕРДЦА

Аэлита нашла нужную пластинку:

— О чем вы думали, Николай Алексеевич? У вас было такое выразительное лицо.

— Об Эдисоне, о великом изобретателе Эдисоне.

— Почему об Эдисоне?

— Помните, я приводил вам его слова: изобрести — это только два процента дела. Остальные девяносто восемь — реализация изобретения, доведение его до потребителя.

Аэлита сразу догадалась, о чем идет речь.

— Они не хотят налаживать производство?

— Сопротивляются. Не желают начинать новое дело. Инерция — наш лютый враг. Было время, когда комитет по изобретениям признавал, что лишь одна треть самых важных изобретений реализуется, а остальные лежат.

— Как же так лежат?

— Лежат, пока, как говорят сердитые критики, не приедут к нам из-за границы, там реализованные. А все оттого, что в самой основе производства и его старого планирования был заложен корень сопротивления новому.

— Корень зла?

— Представляете себе налаженное производство какого-нибудь изделия, освоенный технологический процесс? Ведь вы на заводе работали, знаете.

— Еще бы!

— Для выполнения плана мобилизованы все усилия коллектива, добивающегося премий, победы в соревновании. И вдруг появляется новая задача. Кто-то что-то изобрел, придумал «всем на беду». Надо ломать привычное, осваивать незнакомое, которое не сразу пойдет. Сорвется план, исчезнут премии. Кому же охота? Сами подумайте. Нонсенс!

— Но ведь это бездумно, близоруко! Честное слово! — возмутилась Аэлита.

— Близоруким удобнее рассматривать рубашку, которая ближе к телу.

— Но почему так было? А теперь?

— К этому приводил волюнтаризм непродуманного планирования, от которого ныне отказались. Решение передавать часть ожидаемой от новшества экономии в виде премии коллективу завода переломило былое отношение к новшествам. Производственники теперь в них заинтересованы.

— А у нас? Как же у нас? Как заинтересовать заводы? Может быть, предложить «мясникам» нашу баранину?

— Вот мне и посоветовали с нею прийти.

— Вот видите! Она у нас замечательная.

— Придем, придем. Лишь бы не разделили к тому времени министерство на два — где молоко и где мясо!

— Нет! Я уверена, что мы восторжествуем. Право-право!

— Это хорошо, что вы сказали «мы». Вы «настоящий парень», как говорят американцы. Таким парням и придется выполнять решение, которое, несомненно, будет принято вверху о создании «белкового резерва» в помощь сельскому хозяйству. Никто свертывать сельское хозяйство не собирается, но подстраховать его на случай предельных погодных трудностей стоит.

— Тогда позвольте одному из этих парней поставить пластинку.

Аэлита, стараясь скрыть смущение, бросилась к проигрывателю.

— Ах да! Я и забыл, что пообещал вам. Очень люблю этот этюд. Помните, мы с вами однажды слушали его в концерте, кажется, в Октябрьском зале или, может быть, в Малом зале консерватории.

— Нет, в зале имени Чайковского.

— Я знаю, что Скрябин не оставил после себя вокального наследства. И мне однажды захотелось написать слова, которые можно было бы спеть, Знаете, как поют третий этюд Шопена или «Грезы любви» Листа?

— Конечно, знаю.

— Вот я и написал. Только не судите строго. Пока что этого никто еще не пел.

— Если бы я умела петь! — непроизвольно воскликнула Аэлита.

— В вас и так все поет. Включайте музыку, я прочитаю вам, что написал там под настроение.

Заиграла музыка.

Память сердца — злая память.

Миражами душу манит,

В даль минувшую зовет

Под вечный лед,

Забвенья лед…

Так звучали прочитанные Николаем Алексеевичем под музыку Скрябина стихи. А заканчивались они словами:

В сердце ночь, в душе темно…

Но ты со мной, всегда со мной!..

Музыка кончилась.

— Вот видите, — после долгого молчания сказала Аэлита. — Она всегда с вами… Всегда… — И отвернулась.

— Милая девочка, — начал Николай Алексеевич и осторожно коснулся плеча Аэлиты. — Я отражал настроение композитора, как его понимал, а вовсе не исповедовался.

— Нет, нет! Я поняла. Это «память сердца»! Я преклоняюсь…

— Жаль, что не угодил вам, милая Аэлита, да еще в день вашего рождения. Никогда ведь никому не читал стихов, а тут вдруг… — И он махнул рукой.

— Важно не то, что написано, а кем написано. В этом главное! Право-право!

И они посмотрели друг другу в глаза.

— Что же я сижу? Ведь к обеду приглашала! Я, честное слово, старалась приготовить для вас маленький «пир знатоков»! Я обожаю готовить! Во мне пропадает кулинар!

— Смотрите, припомню!

Аэлита упорхнула на кухню, где украдкой вытерла глаза. 

Глава седьмая. НА БЕРЕГАХ РЕЙНА

Могучий Рейн, воспетый Гейне. Широкий, спокойно-мрачный, с тяжелыми водяными морщинами, словно вздутыми глубинной скрытой силой. Теперь уже не плывет по нему завороженный песней рыбак в челне, а шумят, гудят, бурлят пароходы, буксиры, баржи, катера… даже мчатся водные лыжники.