Кир Булычев - Операция «Гадюка»

Ознакомительный фрагмент

Порейко слушал меня, почти не перебивая, делал пометки в черном блокноте. Когда я бежал из Сомали в Киншасу, скептически покачал головой и сказал: «Клуб кинопутешественников».

— Да ты, может, снаряды возил для черных! — взвился Порейко.

— А ты считал? — спросил я. — Кто эти снаряды возил и кто дачи себе строил? Там и без снарядов было что возить.

Я закончил рассказ своим появлением здесь. Захотелось осмотреться, может, осесть, хотя люблю я больше крупные города, а может, отправлюсь дальше. Как получится. Главное — я мирный человек, приехал с дружескими намерениями и встревать в войны не желаю…

— Черт тя знает, — сказал по завершении моей одиссеи Порейко. — Черт вас всех знает.

— Мне можно идти? — спросил я.

— Нет, — сказал Порейко.

Он поднялся, решительно кинул мой паспорт в ящик своего стола, вернее, ему показалось, что он кинул мой паспорт в ящик стола, — на самом деле паспорт уже был у меня в кармане. Но мало ли кому что кажется.

— Пойдем с тобой вместе, — сказал он.

Стоя, он расчесал свои кудри, распределив по лысине параллельными прядками, кликнул Одноглазого Джо и велел усатику садиться за завершение какого-то документа.

— Сейчас навестим Одуванчика, — сказал он своему адъютанту.

— Он сейчас в мастерской занят, — с почтением в голосе ответил Джо.

Порейко вылетел из комнаты подобно Петру Первому на каком-то полотне Лансере и помчался, поднимая ветер.

За ним бежал Одноглазый Джо и сзади — я.

День уже разгорелся, солнце светило жарко и влажно, под ним подушками лежали сизые тучи.

Люди оборачивались, глядя на нас, Порейку узнавали, некоторые пытались приветствовать его. Но Порейко никого не видел.

Мы промчались вдоль рядов рынка, в конце их у забора была мастерская «Металлоремонт», типичная хижина дяди Тома с окошком, как в заводской кассе.

Но мы не стали заказывать ключ, Порейко обогнул мастерскую сбоку, толкнул дверь, а мы с Джо остались снаружи, на пороге, потому что места внутри хватало лишь для длинного верстака с вальцами, половинки стола, где были сложены инструменты, и стула, на котором сидел хозяин мастерской Одуванчик.

Я сразу понял, почему его зовут Одуванчиком. Он был смуглым, загорелым или с детства смуглым, а тонкие завитые волосы вокруг лысинки-тыквы казались одуванчиковым белым пухом. А лицо у него было гладким и добрым, с большими бараньими глазами.

— Все знаю, — сказал он, не оборачиваясь и не переставая обтачивать болванку. — Все слышал. Страшно недоволен. Всех накажу. А ты, Трофимыч, своих тоже накажи.

— Я там сам был, — сказал Порейко. — Знаю, кого наказывать.

— Зачем волнуешься, гипертонию подхватишь.

— Ты предупреди, Артем Давидович, — сказал Порейко, — ты предупреди Кирилла, чтобы он глупостей не делал. А я тебе хочу представить (он так и сказал: представить) моего нового человека, прибыл к нам из самой столицы, состоит моим личным водителем. Познакомься, Юрик, и проникнись уважением к единственному в наших краях «авторитету».

— Преувеличение. — Мастер Одуванчик обернулся ко мне. Он отложил болванку и вытирал ветошью пальцы. — «Авторитетов» в Меховске нет, а вот авторитетные люди имеются в наличии.

Он протянул мне руку.

Ладонь и пальцы были жесткими, как у человека, который занимается ручным — металлическим или каменным — трудом.

— Не могу без работы, — сказал Одуванчик. — Руки мои тянутся к труду. И вроде пенсия у меня хорошая, и квартира есть, а все продолжаю приносить пользу людям.

— Значит, договорились? — спросил Порейко.

— Что-то твой Юрик очень злой, это плохо, — сказал Одуванчик. — Людей надо любить, а не калечить.

— Александра в больнице, — ответил также коротко Порейко. — Люблю я Александру, жениться на ней собрался.

— Неужели Александру обидели? Значит, я был прав, когда рассердился на бездельников. Но за Александру они от меня вдвое получат. Так что иди, Трофимыч, гуляй, воспитывай своих молодых ветеранов. Нам с тобой делить нечего.

Мы вышли наружу. Тучи подобрались к самому солнцу. Воздух был тяжким, мокрым, парным.

— Врет он все, — сказал Порейко.

Одноглазый Джо уже пошел вдоль рядов, остановился возле торговки, стал прицениваться к огурчикам.

— Ты думаешь, что он чудак — Одуванчик? — сказал Порейко.

— Я так не думаю.

— Он на рынке сидит как паук. Контролирует рынок, а когда рядом хозяйский глаз, всегда можно пожаловаться или совета попросить.

— Он вас не любит? — спросил я.

— Конечно, не любит, но ссориться со мной не будет. И особенно ему неприятно, что Александру задели. Это уж совсем не по-людски. Но он ничего поделать со своими не может. Они же отмороженные, надо с ними разобраться. А ты как думаешь?

Мы вышли с рынка и остановились. Порейко закурил.

— Не знаю ваших возможностей, — сказал я.

— Правильно, и я спешить не буду, — сказал Порейко. — Но когда время придет, я их отправлю куда положено.

— А куда?

— Так вот что тебе надо? Я специально, гад, тебя испытывал!

— А это не я спросил. Это Джо спросил, — ответил я.

— Точно, — согласился Джо. — Куда ты их отправишь, Трофимыч?

— А пошел ты!

Вдруг Порейко остановился и погрозил кому-то пальцем.

Я поглядел в ту сторону. За воротами рынка стоял Кирилл. Смотрел он на меня с нескрываемой ненавистью.

— Я бы ему не доверял, — заметил Порейко.

— Даже после вашей беседы с Одуванчиком? — спросил я.

— Эффект есть, — ответил Порейко. — По крайней мере он не кидается на прохожих. Обратил внимание?

— Обратил. Только я бы на вашем месте тоже был с ним осторожен.

— Почему? — Порейко смотрел на меня, чуть склонив голову, ветерок, предвестник близкой грозы, разметал его параллельную конструкцию на голове.

— Любовь — великий катализатор, — сказал я. — А он неравнодушен к Александре.

— Это точно! — откликнулся Одноглазый Джо.

— Молчать! — прикрикнул на нас Порейко. — Пошли, поглядишь на мой кар, мне водила нужен.

Солнце зашло, ветер становился все сильней, и Порейко зря достал свою расческу — ветер поднимал пряди вертикально.

Мы побежали. Мы бежали долго, квартала два, потом, запыхавшись, влетели в полуоткрытую калитку, в заросший такой ровной зеленой травой двор, словно здесь трудился английский газонокосильщик.

Первые капли дождя ударили по пыли и траве.