Все мои птицы - К. А. Терина

Почувствовала короткое сожаление о забытой привычке горьким табачным дымом успокаивать сомнения и страхи. Нет уж. Один леший против другого не помощник.

Прогулки по набережной помогали куда лучше. Обычно с каждым шагом сомнения делались всё тише. Но не на этот раз.

Шлёп. Шлёп. Шлёп.

Я обернулась. Следом за мной по мокрому асфальту семенили крошечные утята, комочки пуха, ярко-жёлтые даже в весенней тьме. Я присела на корточки. Утята – не меньше полудюжины – остановились и закрякали, точно я была их мамой-уткой и моё внимание обещало им скорый ужин.

На мгновение я представила картину: собираю крошек в охапку (можно снять куртку и завернуть в неё) и несу домой. Был в этой картинке какой-то неожиданный уют. В моём воображении менялась вся квартира – украшенная утятами. Я стану кормить их из пипетки, купать в корытце и накрякивать колыбельные перед сном. Они вырастут большими, красивыми и гордыми утками. Ещё мгновение – и я уже представляла себя в кресле-качалке за вязанием шапочек для этих утят. Кресло, шерсть и спицы ещё предстояло купить, но утята – вот они. Жёлтые и неловкие, как мои сомнения в собственных решениях. Ничего не нужно менять, как бы говорили мне утята. Просто добавь в жизнь уюта, элементарный рецепт.

У меня неплохое воображение. Я вскочила и побежала прочь.

Судя по звукам, утята припустили за мной следом. Будто каким-то образом разглядели картинку нашего воображаемого совместного будущего и им там всё очень понравилось.

Я бежала, пока не закончились набережная и дыхание.

Остановилась, упёршись руками в колени. Свет фонарей за моей спиной рождал тени меня – тройные, причудливые и почему-то немного разные. Я с ужасом представила, что разгляжу сейчас такие же тройные тени догоняющих утят.

Оглянулась. Набережная была пуста.

От бега осталось упоительное ощущение свободы. Я снова вспомнила свой план, и он снова показался мне единственно верным. Я всё решила правильно. Иначе и быть не может.

Мысленно я поблагодарила утят за нежданный урок.

Вслух – не стала, опасаясь приманить их голосом.

Возможно, сначала следовало разобраться с птицами.

Воробьи

Утром, в метро, меня вырвало воробьями.

Говорят, во всём нужно искать светлую сторону. Что ж, теперь я могу очень подробно описать ощущения человека, который только что выблевал на пол стаю воробьёв.

Правда, не думаю, что кто-то захочет эти подробности знать.

Я сидела в полупустом вагоне, разглядывая сонные лица пассажиров, и думала, что вагоны теперь всегда полупустые. Не так давно утренняя поездка стоила бы мне отдавленных ног и оборванных пуговиц.

Такие мысли – опасная территория, потому что не так давно утреннюю толпу в метро мы делили на двоих с Мартой. Память мгновенно предъявила картинку: разноцветная толпа, равнодушные взгляды и острые локти, но рядом – Марта с её копной тёмных вьющихся волос, в огромных наушниках; перехватывает мой взгляд – улыбается.

У Марты был замечательный талант. Не нужно было слов: взгляд, прикосновение, улыбка – она плела легчайшую сеть своего присутствия, и эта сеть работала как идеальная страховка, когда что-то в моих отношениях с реальностью шло не так.

Марты больше не было, и я научилась вычёркивать из своего поля зрения всё мартовское ещё до того, как замечу и осознаю. Но в этот раз – не успела.

Этого было достаточно, чтобы меня накрыло. Ты хоронишь такие воспоминания, закапываешь поглубже. Отгораживаешься от них, отмечаешь опасные участки на карте памяти и мысленно обходишь их по широкой дуге. А потом случайным звуком или запахом тебя заносит на опасную территорию и на клочки разносит взрывом. Собираешь себя по кускам часами, днями, неделями.

Но в этот раз вместо взрыва случились воробьи. Самое неприятное мозг милосердно спрятал от сознания чёрной вспышкой вроде тех, что накрывают во время обмороков. Ба-бах – и вот я на грязном полу вагона, на четвереньках, смотрю на воробьёв, деловито изучающих новое окружение.

Вагон тряхнуло – и воробьи испуганно вспорхнули в воздух. Эпик.

Я поднялась и нашарила в рюкзаке санитайзер. Пока протирала руки, оглядела свидетелей моего позора. Большинство делали вид, что ничего особенного не произошло. Только одна старушка достала из кармана чёрствую булку и принялась деловито крошить её на пол.

Я на мгновение задумалась, должна ли я, покидая вагон, забрать воробьёв с собой. Решила, что это не моё дело. Если кто-то возьмётся меня упрекать, пусть предъявит соответствующий пункт правил.

Но, когда я вышла на станцию, воробьи сами дружно выпорхнули за мной. Один задержался, чтобы жадно заглотить ещё одну крошку, и вынужден был вылетать через открытое окно.

Я совершенно не удивилась, обнаружив, что больничный подвал, где я встречалась с орнитологом, заперт на ржавый замок, а окна забиты досками. Попытка что-нибудь выяснить в окошке регистратуры завершилась провалом: из документальных доказательств визита к орнитологу у меня осталась только безымянная брошюра с изображениями птиц; направление с печатью поликлиники забрала орнитолог. Жалобу у меня не приняли.

Беседуя с медсестрой, я извергла из себя двух небольших сорок и одну галку. Но даже это не впечатлило мою собеседницу. Неудивительно: на птицах не было ни печатей, ни штампов.

Обратно я брела пешком, смиренно принимая все упрёки, которыми меня осыпал город за желание сбежать от него: ветер в лицо, дождь, так успешно хлеставший меня по щекам, точно ему удалось победить гравитацию. Охапки жёлтых листьев маленькими смерчами укутывали мои промокшие ноги.

Вороны

– Никуда ты не уедешь, – сообщил Ярчик, глядя, как я выметаю перья из кухни.

Моя битва с хаосом в квартире длилась уже несколько дней, и, надо сказать, птицы не слишком помогали.

Сперва я пробовала искать билет так же хаотически, как хаотически он был потерян. Но хаос, помноженный на хаос, порождал ещё больший хаос. Меня долго выворачивало синицами, прежде чем я сообразила, что для начала нужно просто навести порядок. Кухня обрела вполне пристойный вид. Я отдраила стены, разморозила холодильник, перемыла всю посуду и даже приготовила борщ.

Этот борщ Ярчик и ел.

Ярчик был маленький и костлявый, а кожа его насквозь пропиталась городской сажей, так что он, возможно, был на пути к обретению невидимости: известно ведь, что тьма не отражает свет, а поглощает его. У Ярчика было пыльное пальто и замотанные скотчем галоши, а в кармане он носил собственную ложку.

Он размеренно, без спешки зачерпывал этой ложкой борщ и аккуратно помещал её в рот, отчего-то напоминая при этом деликатного пса.

Ярчик достался мне в наследство от Марты. Она могла найти