Андрей Балабуха - Люди кораблей

Шорак резко изогнул туловище, поджал ноги и круто взмыл вверх. Пусть он не может петь, но в свободе движений он не уступит ни одной из птиц! Говорили: человек не рыба, он не может обрести свободы в воде; но человек надел сперва акваланг, потом жабры Эйриса и присоединил к своему имени еще одно — Акватикус, Хомо Сапиенс Акватикус. Говорили: человек не птица, ему не овладеть воздухом; но человек надел ракетный ранец, оседлал птеропед, наконец, застегнул на себе пояс гравитра…

Чем выше поднимался Шорак, тем больше светлело небо на востоке. И вот уже оттуда, из-за иззубренного горизонта, ударил в него первый солнечный луч. Особенно красиво это должно было выглядеть снизу, с земли. Шорак не раз наблюдал эту картину: в небе, по которому еще не разлилась утренняя заря, высоко над землей висит маленькая человеческая фигурка, освещенная невидимым солнцем…

Светило быстро выкатывалось из-за горизонта, и так же быстро скользил вниз Шорак, все время удерживаясь в этом первом луче. Он купался в рассвете, как купаются в росе.

Метрах в пятидесяти от земли он выровнял полет и взглянул на часы. Времени у него оставалось в избытке. Хотя, пожалуй, стоило еще позавтракать.

Мимо пролетела девчонка на птеропеде. Шорак проводил ее взглядом. Чуть слышно стрекотала передача, плавно взмахивали крылья, а лицо у девчонки было восторженно-самоуглубленным. Шорак не удержался от улыбки.

На промежуточной площадке башни он выключил гравитр и вошел в лифт. Когда пол стремительно рванулся вверх, ноги привычно спружинили, едва не подбросив тело. Шорак совсем забыл, что в этих лифтах установлены гравистабилизаторы. «Хорошо еще, что никто не видел», — подумал он.

На самом верху, в чаше огромного цветка, венчающего башню, разместилось кафе. К удивлению Шорака, несмотря на ранний час, здесь было полно народу. Однако свободный столик все же нашелся — на краю площадки, в округлом изгибе одного из лепестков. Шорак просмотрел меню и набрал заказ. Вообще-то он не любил всех этих разносолов, но иногда, после месяцев гешмакированной комбипищи, было приятно зайти в такое вот кафе и, заказав фирменные блюда, подождать, гадая, чем же они окажутся.

Впрочем, дело было вовсе не в фирменных блюдах: отсюда, с более чем трехкилометровой высоты, открывался пейзаж, любимый Шораком с детства. Такого простора не увидишь ни из какой другой точки: ведь одно дело висеть в воздухе в кабине вертолета или на гравитре, и совсем другое — сидеть за столиком на вершине башни. Человек всегда стремился к высоте — покоренной высоте. И чтобы покорить ее, нужно было не взлететь, не повиснуть в воздухе, а воздвигнуть пирамиду, зиккурат, Вавилонскую башню — воздвигнуть, чтобы взойти в небо и утвердиться там. Вряд ли Шорак когда-либо задумывался над этим, но в глубине души всегда стремился к высоте.

Башня вздымалась над лесистой равниной, даже отсюда, с вершины, казавшейся бескрайней. «Забавно, — подумал Шорак, — когда-то казалось, что Земля будущего — это бесконечные распаханные поля, города и снова поля. А на поверку вышло, что планете вернули какую-то первозданность — леса и луга, простершиеся от города до города. И по внешнему виду ее теперь трудно отличить от любой из молодых планет. Та же нетронутость пространств, то же зеленое марево лесов…» На юге, километрах в двадцати от подножия башни, распластался город — пестрая мозаика в зеленом разнообразии равнины. А на востоке, почти у самого горизонта, лежал космодром.

Космодром… Шорак прикрыл глаза и живо представил его себе. Гигантское поле, залитое матовым отблеском габропласта, окруженное строениями космопорта, освещенное днем — солнцем, а вечером и ночью — ослепительным сиянием повисших в воздухе «сириусов». И — люди, бесконечный, переливающийся людской поток; ибо космодром — сердце планеты, ставшей портом открытых морей. Массивные, пузатые каргоботы, медленно поднимающиеся на гравитрах; готические башни крейсеров Пионеров и Разведки, с грохотом взрывающие воздух при старте и посадке; шарообразные транссистемные лайнеры, влекомые к земле маленькими, почти незаметными рядом с ними «мирмеками»… Через космос планета примыкала ко всему далеко разошедшемуся Человечеству, и потому именно здесь ярче всего ощущалась ее кипучая жизнь. Со всех материков слетались сюда стремительные гравипланы и тяжеловозы-дирижабли, беззвучно скользили над землей приземистые слайдеры…

Шорак открыл глаза. Заказ его уже прибыл, и он стал с интересом разглядывать экзотические произведения кулинарного искусства на тарелочках, в горшочках и прочей посуде, о названиях которой не имел ни малейшего представления. «Любопытно, каково это окажется на вкус», — подумал он.

— Разрешите присоединиться к вам?

К столику, за которым сидел Шорак, подошел молодой человек, с очень круглым лицом и слегка курчавящимися волосами. Он казался чуть ли не вдвое младше Шорака, при всем желании ему нельзя было дать больше тридцати.

Шорак молча кивнул. Человек сел напротив него и, не заглядывая в меню, набрал заказ. Потом представился:

— Саркис Сартов.

Фамилия эта показалась Шораку знакомой — кажется, он видел ее на титуле какой-то книги…

— Поэт?

— Нет, геогигиенист. Точнее, ландшафтолог. А почему вы, собственно, решили?

— Так, показалось, — ответил Шорак, сознавая всю нелепость своих слов. И, чтобы исправить положение, тоже представился: — Шорак. Карел Шорак.

Панель стола перед его собеседником опустилась и тут же снова поднялась, принеся заказ. Сартов азартно принялся за еду.

Шорак тоже придвинул к себе тарелку с чем-то, называвшимся «жао-сы по-венусиански», и осторожно попробовал. Рот обволокло огнем, словно по языку и нёбу разлилась горящая нефть. Он судорожно глотнул воды. «Да, — подумал он, — вот что значит покупать кота в мешке…» Он аккуратно отодвинул тарелку с «жао-сы» и потрогал языком онемевшее нёбо. Внезапно панель стола перед ним сдвинулась, принеся чашку с какой-то светло-розовой студенистой массой. Этого Шорак не заказывал.

— Попробуйте, — сказал Сартов, глядя на Шорака смеющимися глазами. — Сразу станет легче. — И, отвечая на немой вопрос Шорака, пояснил: — Это я заказал. Для вас.

Шорак попробовал, и ощущение ожога сразу исчезло, сменившись приятной свежестью. Он благодарно взглянул на сотрапезника.

— Спасибо, Саркис. Вечно я напарываюсь с этими фирменными блюдами. Никогда не знаешь, что там окажется. И кто только придумывает эти непроизносимые названия?

Саркис улыбнулся:

— Это пережиток. Реликт, если хотите. Сейчас таких кафе осталось совсем немного. А скоро не будет и вовсе. Комбипища и гешмакеры — что еще нужно? В конце концов гурманство — это лишь отзвук Темных Веков. Да что говорить, одно отмирает, на смену ему приходит другое, — так было, есть и будет.