Ник Горькавый - Теория катастрофы

Ознакомительный фрагмент

Профессор знал миллион интересных фактов и щедро усыпал ими свои лекции, которые часто выглядели бессистемно, но отлично врезались в память.

— Бенджамен Уорф выдвинул глубокую и красивую гипотезу лингвистической относительности. Согласно ему, эскимосы и французы различно видят мир, структурируя его в отличающихся языковых парадигмах, перетекающих в несовпадающие парадигмы восприятия. У чукчи триста терминов для описания снега, и горожанин, для которого снег лишь «грязная каша», ни за что не поймёт, о чём поёт счастливым горлом зверолов, едущий по снежной тундре.

Многие студенты никогда не видели снега и действительно не понимали — о чём там можно петь?

— Бразильские индейцы камайура для синего и зелёного цветов имеют лишь одно название — «цвет попугая». Но могут ли они на практике отличить синий от зелёного? Язык — это социодоговор о систематизации мира, но подписали ли его наши биологические чувства?

— А теория лингвистического Эйнштейна подтвердилась? — спросили из аудитории.

— Нет. Всё оказалось наоборот: среда диктует метод лингвистической структуризации и рождает соответствующий язык. Субкультуры создают субъязыки. У физиков и футбольных фанатов, кролиководов и литературных критиков словарные запасы в рамках одного языка настолько различны, что они практически не понимают чужих профессиональных разговоров. Шипастым башмакам альпиниста и пуантам балерины лучше безмолвно улыбаться друг другу. Но! — Профессор поднял палец. — Я бы не стал полиостью отбрасывать теорию Уорфа. В ней есть благородное безумие.

— По-моему, вся эта культурная чепуха — балеты, картины и заумные теории — безнадёжно устарела, — сказал белёсый Дракон с маленьким носом и арийской челюстью. — Сейчас важны доходность производства и автоматизация менеджмента.

Эксмин рассвирепел:

— Культура — это альфа-стержень цивилизации. Установление нравственных принципов и культурных императивов в обществе — самая главная и трудная проблема любого социума. К сожалению, правительства не умнее вас и занимаются вооружениями, экономикой и прочей чепухой, а на культуру смотрят как на развлечение по уик-эндам. Итог? В малокультурном и бесчестном обществе уйма экономических ресурсов уходит в нравственные дыры, которые не закрыть никакими заборами и решетками, а научное мировоззрение начинает уступать место шаманизму времён людоедства.

— Как понять, где — шаманизм, а где — нет? — спросил рыжий Дмитрий.

— Отличить науку от не-науки очень просто. Наука — это не только парадигма мировоззрения, по и совокупность миллиардов научных фактов, ВСЕ из которых можно проверить на опыте. Например, статистика утверждает, что при броске игральной кости шестерка выпадает в 16,666... процентов от большого числа бросков. Возьмите кость — только не шулерскую — и проверьте это утверждение, получая всё более точные приближения к этому числу.

Интеллектолог нахмурился.

— В отличие от науки, вся пена эзотерики, парапсихологии или астрологии — это совокупность миллионов заманчивых утверждений, НИ ОДНО из которых подтвердить нельзя. Хронический неудачник, который является типичным потребителем эзотерических текстов и магических техник, отчаянно ищет чудесное средство для улучшения своей прокисшей жизни, пренебрегая доказательствами и здравым смыслом.

С потолка вдруг раздался завывающий голос привидения:

— Когда спариваются скепсис и томление духа, рождается мистика. Ницше.

— Спасибо, Вольдемар, — сказал Эксмин, повернулся к студентам и свирепо крикнул:

— Пожалуйста, не будьте дураками! Дураком в наше время быть стыдно — как ходить с грязной шеей. Ненаучная интерпретация реальности породила гору книг, мифов, адептов — и не родила ни одной мышки проверяемого факта. Эзотерика — это бизнес на глупости; постарайтесь, чтобы это была не ваша глупость.

— Но ведь астрология — это самый древний раздел астрономии... — возразил Брен, мальчик-Олень с сумрачным взором.

— Сейчас астрология дальше от астрономии, чем метеоризм от метеоритики, — фыркнул интеллектолог.

— Моя мама верит в астрологию и всегда интересуется гороскопами, — сказал упрямо мальчик. — Она говорит, что астрологическому учению тысячи лет, и что люди не могут обманываться так долго — значит, в гороскопах есть смысл. И вообще — она любит смотреть на звёзды.

— А кошек и собак она любит? — неожиданно спросил профессор.

— Да, — удивился сумрачный Брен.

Эксмин скривил лицо в зловещей улыбке:

— Тогда сообщи маме, что гадание по внутренностям животных — тоже очень древняя традиция!

Алла-Дракон, лидер феминисток Колледжа, потребовала от профессора высказаться о равенстве полов.

Эксмин вздохнул:

— Не путайте равноправие и равенство. Мужчины и женщины равноправны, но не равны. Мужчины в среднем тяжелее и сильнее женщин, зато женщины живут дольше и в среднем умнее мужчин — благодаря лучшему образованию. Выпустите миллион законов о равноправии, но природное неравенство всё равно останется. Да и нужно ли быть одинаковыми? Человеческий род продолжается лишь благодаря некоторой разнице между полами.

Профессор прошёлся по оживлённо забормотавшей аудитории.

— Расскажу вам историю про пингвинов. Осенью птицы уходят от открытого моря и кромки льдов, которые легко ломаются в зимние бури. Пройдя семьдесят миль до спокойного каменного берега Антарктиды, они собираются в огромную стаю. Вокруг только лёд и камень — ни еды, ни воды. Зато друзья, любовь и страсть. Через пару месяцев возникает множество семейных пар. Мать держит на лапах огромное яйцо, кутая его в перья. Вокруг — зима, полярная ночь с редкими сияниями, пронизывающий ветер и мороз до минус восьмидесяти градусов Цельсия...

«Бр-р!» — студенты зябко передёрнули плечами.

— Уже два месяца пингвины ничего не ели! И вот изголодавшаяся мать отдаёт яйцо отцу — передача должна быть быстрой — без обогрева птенец под скорлупой замерзает за несколько секунд. Потом мать идёт к морю — поесть. Семьдесят миль по льду и трещинам; пингвины плавают хорошо, а ходят плохо. Гибель матери означает неминуемую гибель птенца — для его выживания нужны двое родителей.

Воображение унесло слушателей в ледяную ночную пустыню, где шли и гибли усталые пингвины.

— Голодный отец остаётся на посту. Одному не выжить, поэтому отцы сбиваются в плотную стаю и стоят на штормовом ветру, всё время меняясь: постоял на краю — иди в центр, погрейся. Этот подвиг мужества длится ещё два месяца! Слабые и старые замерзают вместе с нерождённым потомством. Удачливые птенцы проклёвываются и, как заведено, просят есть. Отцы сами не ели ЧЕТЫРЕ месяца! Только снег! Но они буквально отрывают от себя куски и кормят птенцов, с тоской глядя на горизонт. Они теряют половину веса, на костях остаются только кожа с перьями. И тут возвращаются сытые матери.