Марина Дяченко - Год Черной Лошади

Улия и Саня разом повернули головы.

Неподалеку, у чугунной оградки, стояла Красная Машина с открытой дверцей. А в двух шагах от скамейки был человек в дымчатых – будто очень запыленных – очках.

Человек в Красной Машине не понравился Улии, зато после встречи с ним Саня стал больше петь. Он пел утром в ванной, днем за фортепиано, вечером в постели; Улия слушала, и ей казалось, что она летит вдоль улицы над осевой разметкой, и фонари свиваются в огненные ленты справа и слева.

После нескольких дней счастливого ожидания Саня пришел домой возбужденный и пьяный, потрясая бумажкой, которую он называл контрактом; его родители были не то обрадованы, не то обеспокоены.

– Я буду петь, – объяснил Саня Улии. – Это настоящее везение, удача, да просто жар-птица в руки… У меня будут альбомы, я стану… Ты еще увидишь!

Он заснул, а Улия поднялась в темноте, отперла дверь без ключа и вышла в тесный коридор, где маялось на грязной лестничной клетке нутро блочного дома с просевшим фундаментом.

Чужие фонари едва заметно перемигнулись при ее приближении, провода напряглись и снова расслабились; улицы были пустынны, светофор с четырьмя секциями подобострастно вспыхнул зеленым. Улия вышла на середину большого проспекта и села на двойную линию разметки, уютно и привычно, будто на жердочку.

Теперь Саня будет много петь. Он счастлив. А значит, и она счастлива тоже.

Она запрокинула лицо к фонарям; асфальт был теплый и мягкий. Улии захотелось лечь, и она так и сделала бы, если бы совсем рядом – по третьей полосе – не пролетела черная тень, сопровождаемая шумом мотора.

Тень скрылась за горизонтом и тут же вернулась.

– Привет, – сказал Переул. За спиной его сидела на мотоцикле молоденькая обитательница башен-новостроек. – А я тебя не узнал.

– Привет, – сказала Улия, глядя мимо Новостроечки. – Что так, глаза подводят?

Переул усмехнулся:

– Ты стала похожа на людву. Еще немного – и перестану замечать тебя.

– Твое дело, – сказала Улия, не подавая виду, что уязвлена.

– А покататься не зову, – сказал Переул. – Боюсь, откажешься.

Новостроечка засмеялась. Улия ушла.

Каждое утро за Саней приезжала Машина; Улия радовалась, и на то был повод. Прежде Парень частенько спускался во владения подземного ветра, и, сколько бы ни клялся потом, что ездил на трамвае или на автобусе – едва ощутимый запах от его волос и одежды пугал Улию и отвращал ее от Сани.

Теперь за Саней приходила Машина, и Улия вздохнула спокойно.

Жизнь менялась. Все менялось с каждым днем; Улия верила, что это перемены к лучшему.

Спустя несколько месяцев Саня переехал в новую квартиру – в старом районе, на чахлой усталой улице, которая почему-то нравилась ему. Дом был кирпичный, нутро его сторонилось Улии, да и сама она не хотела бы сейчас сталкиваться ни с кем; память о недавней встрече с Переулом никак не желала выветриваться, обида не желала забываться.

Саня возвращался вечером – его привозила все та же Машина, – но не пел больше. Он казался усталым и похудел. На пустой кухне не возились молчаливые Папа и Мама – они остались в блочном доме; когда Сани не было – или когда он засыпал, что почти одно и то же – Улия шла в свой прежний район поговорить с фонарями, почистить водостоки, приструнить спесивый светофор.

Шаплюск говорил, что мир гибнет. Что асфальт у его подошвы трескается, а на мостовой появляются выбоины такие глубокие, что движение скоро не сможет их преодолеть и застопорится навеки.

– Представь, – говорил Шаплюск, – движение превратится в неподвижность… Они будут стоять здесь, фары за фарами, и днем и ночью, они врастут в асфальт, а кругом будет бесцельно кружить людва…

Улия смеялась над его страхами.

Зато Даюванн не желал теперь беседовать с ней.

– Людва, – говорил он презрительно.

Иногда ей хотелось ударить по его бетонному стволу.

Однажды утром – Саня уехал, как всегда, в свою загадочную Студию – Улия отправилась посидеть над новой, недавно запустившейся сложной развязкой.

Движение описывало восьмерки, струйками перетекало из ряда в ряд, четыре полных потока его сплетались косичками. Улия медленно шла по осевой, невидимая сквозь тонированные стекла, укрытая облаком душистого выхлопа. Движение, прежде цельное, теперь дробилось на отдельные машины; Улия видела каждую точку мозаики – и одновременно всю картину, тени и направления, блики и остановки, пульс газа и тормоза, ритм светофоров. Внизу на тротуарах перекатывались потоки людвы, вливались в огромный магазин на углу; слова и желания вились, подобно облачку, над скоплением многих голов. Людва заполняла открытое кафе, тонкими очередями тянулась к остановкам микроавтобусов…

В этот момент на плечо ее легла чья-то рука, и, оборачиваясь, она уже знала, кто это.

От этого знания у нее ослабели колени.

– Привет, девочка, – сказал Город.

Она впервые видела его так близко.

– Что нового? – спросил Город.

– Привет, – сказала Улия, когда голос вернулся к ней.

– Люблю смотреть на людву, – сказал Город. – Когда ее много. Когда она течет.

– Я тоже, – сказала Улия.

– Нет, – Город усмехнулся. – Ты – другое дело… Ты любишь смотреть на людву вблизи. Ты там, – он махнул рукой, указывая вниз, на реку людвы.

Улия молчала.

– Я не угрожаю тебе, – мягко сказал Город.

Улия молчала.

– Ты хороша, – сказал Город, внимательно разглядывая ее. – Ты красивейшее мое порождение. Будет жаль, если подземный ветер слизнет тебя, как обертку от мороженого…

– Нет, – быстро сказала Улия.

– Я не пугаю, – Город улыбнулся. – И не приказываю. Ты вольное порождение… И делай как знаешь. Но – хочешь совет?

Она смотрела, не отрываясь, в его завораживающие глаза – вечное движение огней и теней, карусель чудовищной массы и мощи.

– Так ты хочешь услышать мой совет – или все-таки оставить тебя в покое?

– Да, – сказала Улия, сдерживая дрожь. – Хочу.

– Ты не должна жить среди людвы, – сказал Город. – Оставь его.

– Ты заболела? – встревожился Саня.

– Я говорила с Городом, – сказала Улия. – Он прекрасный… Он – самое ужасное, что я когда-нибудь видела.

Саня помолчал. Сел рядом, не зная, что делать и что говорить. Обнял Улию за плечи:

– Он… неужели он может напугать? Мне казалось, наш Город…

И замолчал, сам понимая, какую ерунду говорит.

На кухне включился и громко заворчал холодильник.