Дэвид Файнток - Надежда гардемарина

Он рассвирепел:

- Я тяжело переживаю потерю отца. Больше, чем такой, как вы, может себе представить. Забудьте о нашем разговоре, - И он пошел прочь от меня.

Я догнал его:

- Но вы всячески скрываете свое горе. Откуда же мне было знать?

Он постепенно замедлил шаг и наконец остановился, прислонившись к стене.

- Я не выставляю напоказ свои чувства, - холодно произнес он. - Это недостойно.

Я понял, что должен нанести ему ответный удар:

- Когда отец привез меня в Дувр для поступления в Академию, мне было тринадцать. Все мои пожитки умещались в одном маленьком чемоданчике. Пока мы шли до ворот, он не произнес ни единого слова. А когда я остановился, чтобы попрощаться, взял меня за плечи, подтолкнул к входу и ушел. Я обернулся и стал смотреть ему вслед, но он так ни разу и не оглянулся. - Я помолчал. - Я часто вижу это во сне. Психиатр сказал, что с возрастом это, возможно, пройдет. - Я перевел дух, стараясь успокоиться. - Мы в разном положении, мистер Кэрр, но я знаю, что такое одиночество.

После паузы Дерек сказал:

- Сожалею, что был резок с вами, гардемарин.

- Мое имя Сифорт. Ник Сифорт.

- Простите, мистер Сифорт. Отец всегда говорил, что мы не такие, как все. И я верил ему. В чем-то мы действительно не такие, забываем о том, что у других тоже есть чувства.

Мы возвращались в кают-компанию молча. У входа остановились и после минутной заминки обменялись рукопожатиями.

8

Согласно ритуалу, пока Хейнц зачитывал приговор, мистер Таук и его адвокат Алекс стояли перед столом председателя суда по стойке "смирно".

- Мистер Таук, суд признал вас виновным в хранении на борту военного судна контрабандного вещества, а именно крахмалистой магнезии, именуемой гуфджусом. За этот проступок суд номинально приговаривает вас к двум годам заключения.

Суд обычно налагал максимальное наказание, предусматриваемое законом. Номинальное заключение рассматривалось командиром, и срок его мог быть сокращен.

- Мистер Таук, суд признает вас виновным в том, что вы принимали участие в нарушении общественного порядка на борту идущего с грузом судна. Суд номинально приговаривает вас к шести месяцам заключения и лишению всех званий и рангов.

Пилот Хейнц перевел дух. Это была самая длинная изо всех речей, которые я когда-либо от него слышал.

- Суд также признает вас виновным в том, что вы ударили офицера, старшего вас по званию, а именно мистера Вышинского, а также мистера Терила, пытаясь помешать выполнению ими долга. Суд приговаривает вас номинально приговаривает - к повешению за шею до наступления смерти и передает старшине корабельной полиции для исполнения приговора.

Хотя приговор был известен заранее, Алекс сник и опустил голову. Таук не шелохнулся, как будто не слышал.

Уже в кубрике я старался утешить Алекса. Но он все плакал и плакал. Я сжимал его руку, бормотал что-то бессвязное. Вакс какое-то время на нас смотрел, потом хлопнул меня по плечу и знаком велел отойти, после чего сел рядом с Алексом и обнял его своей огромной лапой.

- Уходи, я в порядке. - Алекс попытался стряхнуть руку Вакса.

- Сначала выслушай. - Рука оставалась на месте, - Мой дядя из Шри-Ланки - юрист по уголовным делам.

- Ну и что?

- Однажды он сказал мне, что именно самое трудное в его работе. Ему очень нравились некоторые его клиенты. - Вакс сделал паузу, но Алекс продолжал молчать. - Так вот, самое трудное, по его мнению, помнить, что он защищает преступников, и если не может добиться их освобождения, то это не его вина, а их. Потому что в тюрьму они угодили тоже не по его вине.

- Наверно, можно было его вытащить, - заговорил наконец Алекс.

- Только не на военном флоте, - убежденно заявил Вакс. Он поднял юношу, уложил на спину, и я, в который уже раз, позавидовал его силе. Читай устав, Алекс. Он написан для того, чтобы поддерживать власть, а не поощрять преступников.

- Но казнить...

- Это решать командиру. Как бы то ни было, Таук - наркоделец. И не вызывает у меня ни малейшей симпатии. А ты что переживаешь?

Мое присутствие больше не требовалось, и я вернулся на свою койку.

- Но его могут повесить! - Алекс подложил руку под голову. - Я знаю, ты хочешь меня утешить, но хорошо понимаешь, что лейтенант Дагалоу сделала бы гораздо больше для его спасения.

- Ничего она не сделала бы. Не смогла бы, - спокойно ответил Вакс. На корабле, доставляющем груз, действуют законы военного времени. Иначе невозможно было бы поддерживать порядок и гарантировать безопасность тем, кто находится на борту. Случившееся в кубрике три не что иное, как мятеж. Так неужели ты хочешь, чтобы мятежники остались безнаказанными?

- Конечно, нет, - возмущенно выпалил Алекс. - Никто из нас о таком и не думает.

- Таук поднял руку на офицера при исполнении служебного долга - что это, если не бунт? И как только у тебя хватило смелости сочувствовать ему!

Сочувствовать ему? Алекс был не дурак и быстро сообразил, что к чему.

- Я не оправдываю его, но с приговором не могу согласиться. Мы все небезгрешны. Вспомни, как ты вел себя с мистером Сифортом! Прямо-таки достал его.

- Что верно, то верно. Мне бы башку за это оторвать надо, Только сейчас до меня дошло. "Что же, приятно слышать", - подумал я.

- Знаешь, Тауку просто не повезло, - с горечью произнес Алекс.

- Нет, - не выдержал я. - Одно дело возня в кубрике, другое наркотики да еше попытка ударить офицера. И ты это хорошо знаешь.

- Знаю, - сказал Алекс со вздохом. Он сел на койке. - Да поймите же вы! На следующих заседаниях трибунала мне снова придется через это пройти.

Мы посочувствовали ему, и обстановка разрядилась.

На другой день судебное разбирательство продолжалось. Еше два матроса были приговорены к смерти за то, что подняли руку на офицеров. Остальным были назначены более легкие наказания.

Пилот представил вердикты трибунала командиру Мальстрему. Если в течение тридцати дней командир не смягчает приговор, старшина военной полиции автоматически приводит его в исполнение.

Лишь через несколько дней члены экипажа пришли в себя, хотя горечь совсем не исчезла. Но в общем все улеглось. И мы, и все остальные понимали, что только твердой рукой можно управлять кораблем. Мальстрему предстояло принять трудное и ответственное решение, он нервничал, но виду не подавал. Все волнения позади, и это не могло не принести облегчения. Мальстрем смеялся, шутил с детьми пассажиров, несколько раз усаживал меня ужинать за капитанский столик, хотя по чину ему не полагалось оказывать предпочтение кому-то из офицеров.

Однажды Мальстрем даже пригласил меня поиграть в шахматы. Он знал, что я никогда не бывал в апартаментах командира и буду себя там чувствовать неловко, а потому повел меня в пустующую кают-компанию лейтенантов.