Тим Пауэрс - Ужин во Дворце Извращений

— Эй! — завопил он. — Э… — Черт, почему он не удосужился узнать, как ее зовут. — Эй, девчонка!

Она оглянулась через плечо, натянула поводья и повернула лошадь обратно к дереву. Он стоял, прислонившись к стволу.

— Что? — спросила она.

— Куда ты собралась? — Ему пришлось прищуриться, чтобы смотреть на нее против света.

— В Шатер Переформирования, — нетерпеливо отозвалась она. — А ты думал куда?

— Ну… Бог мой, ты что, не собиралась подождать меня?

— Я думала, ты болен.

— О! — возмущенно кивнул он. — Ясно. Ты решила, я буду тормозить тебя?

— Да.

Он подавил приступ злости, напомнив себе, что она — важный реквизит в отведенной им себе роли блудной Сойки… и на короткое мгновение, прежде чем бесцеремонно подавить эту мысль, признался себе в том, что немедленно вышвырнул бы ее, заболей она или перестань представлять собой какую-то ценность для него.

— Так вот вовсе я не болен, — сказал он. — Это просто аллергия. У меня аллергия на этих… на эту сою. Ясно? Поэтому подожди меня. И не вздумай больше уезжать одна, слышишь?

Она посмотрела на него с легким удивлением.

— Долг каждого отбившегося от паствы последователя Господа как можно быстрее вернуться к своим.

— Ну да, конечно, — согласился он; легкий акцент уроженки Эллея заинтриговал его. — Но не настолько поспешно, чтобы ухудшить свои шансы вообще вернуться. Одинокая девушка… ба, да ты и двух миль не проедешь, чтобы не наткнуться на змею, или бой-шершня, или насильника, или еще парочку сутенеров.

Это удивило ее еще сильнее.

— Но душа-то моя будет в руках Господа. Почему же это беспокоит тебя?

Он развел руки и широко раскрыл глаза, показывая всю искренность своих намерений.

— Потому, что мне не безразлично, что с тобой происходит, вот почему.

Она подождала, пока он седлал свою лошадь и садился в седло — забравшись предварительно на дерево.

Выезжая на залитую солнцем улицу, девушка не проронила ни слова, но вид у нее был слегка встревоженный.

— Разве не я спас тебя от тех двух типов, что убили твою подругу? — напомнил он ей, выждав пару минут.

— Ты, — сказала она. Вдоль левой стороны дороги стояли с интервалом в несколько сотен ярдов телефонные столбы, и с некоторых перекладин свешивались еще петли истлевшей веревки; кое-где в них еще виднелись пожелтелые кости запястий. Примерно на каждый двадцать пятый щелчок подковы по асфальту лошади проезжали тень следующего столба. — Но… — произнесла девушка, помолчав еще немного, — разве нам положено заботиться друг о друге вот так?.. Спасать нас — дело пастырей… и даже если они и делают это, то не ради нас, а ради Господа, которому мы нужны.

Ривас покосился на нее с некоторым уважением. Неплохо, сестричка, подумал он. Для оцыпляченной птички у тебя острый взгляд. Она перехватила его взгляд и неуверенно улыбнулась, прежде чем отвернуться.

Ривас перевел взгляд на дрожавшие в мареве здания — они напоминали искрошенные, бесцветные зубы, торчащие из зеленых десен, но если сощуриться, они превращались просто в мазки краски. Солнце начало припекать, он пожалел, что не захватил вместе с Найджеловой рогаткой и его шляпу. Жара стояла такая, что ему казалось, будто его горячка заразила весь окружающий мир — так пролитое пиво постепенно пропитывает всю книгу, и страницы рвутся или слипаются. Очень постаравшись, он мог вспомнить, кто он, сколько ему лет и зачем он здесь, но на протяжении этой монотонной поездки на юг он не нуждался в этом, поэтому просто покачивался в седле в такт лошадиной поступи и — за исключением коротких мгновений, когда что-то привлекало его внимание, — не думал вообще ни о чем.

Только не вешай мне лапшу на уши, старина. Уж я-то знаю, ты ненавидишь всех, всех до единого.

Он нахмурился и попытался прояснить зрение. Где он слышал это в последнее время? Кто говорил ему это? Должно быть, он был пьян тогда, а то бы он запомнил. Или он просто был до ужаса сонный?..

Ты любишь только меня. Меня одного.

Да это же было сегодня ночью. Сон? Ну да, конечно, это был сон — сон, навеянный лихорадкой. Он попытался вспомнить его подробнее, но не смог.

Ближе к полудню ему удалось подстрелить из Найджеловой рогатки двух голубей, и пока он не слишком умело разделывал их, в памяти всплыла еще одна фраза из этого сна. Тебе слишком стыдно признаться в этом, говорил голос.

Ривас застыл с окровавленным ножом в руке и снова попытался вспомнить хотя бы, о чем был тот сон и кто говорил ему эти слова. Помучавшись немного, он вспомнил, что вроде как видел во сне кого-то… человека… себя самого? Он что, в зеркало смотрел? И почему, черт возьми, он видел себя самого, сосущего палец?

Он тряхнул головой, разобрался с разделкой птиц и развел огонь, оторвав клок материи от своей рубахи, намочив его в валюте и поколотив первой попавшейся железякой о камень до тех пор, пока какая-то искра не воспламенила пары спирта. Тогда он нанизал голубей на металлический прут и изжарил на костре, который развел из трухлявых деревяшек. Его спутница не выказала никакого удивления, когда он предложил ей одну из птиц, с показной роскошью сервированных на крышке капота от древнего «форда». Впрочем, и радости она тоже не выказала.

— Как тебя зовут? — спросил ее Ривас за едой, прислонясь спиной к здоровенной деревянной вывеске, в тени которой они укрылись. К тому же ему понравилась древняя надпись, выполненная большими рублеными буквами:

ВСЕ КАННИБАЛЫ ПОДЛЕЖАТ НЕМЕДЛЕННОМУ РАСПЯТИЮ — БЕЗ ИСКЛЮЧЕНИЯ!

Несколько секунд она продолжала обгладывать подгоревшую грудку.

— Сестра Уиндчайм, — осторожно ответила она наконец.

Он улыбнулся.

— Красиво. Мне нравится. А я — брат… — Тьфу ты, не Пог же! — Томас.

— Твое отношение к моему имени несущественно, — чуть раздраженно заметила она. Ривас припомнил, что «несущественно» является у Соек выражением довольно сильного неодобрения. — И зачем тебе эта бутылка денег?

— Дезинфицировать раны и разводить костер, — совершенно искренне ответил он. — А что? Уж не думаешь ли ты, что я пью это, ведь нет?

— Ты давно следуешь за Господом?

— С восемнадцати лет, — опять-таки сказал совершеннейшую правду Ривас.

— Ха, — поморщилась она. — Нечасто, должно быть, ты принимал причастие, если в твоем возрасте еще разгуливаешь сам по себе.

Он не нашелся, что ответить, поэтому только пожал плечами.

Она тоже откинулась на столб вывески и бросила обглоданную кость в огонь.