Темна вода во облацех - Александр Федорович Тебеньков

Разговор случился тягостный. И замминистра было неприятно, и Щетинкин чувствовал определенную неловкость — ничего хорошего, если человек пытается оправдаться за других.

Людям вообще, а особенно в чинах и при должностях, свойственно стыдиться того, что кто-то где-то его унизил, пригнул... пусть даже с глазу на глаз, пусть даже и чином, и должностью повыше. А уж признаваться в этом, тем более хорошим приятелям, почти друзьям — ну совсем уж невыносимо. Иногда даже так случается, что и приятельские отношения после этого как-то гаснут, сходят на нет.

Заместитель же республиканского прокурора на руководство ссылаться не стал, но нашел другую причину отстраниться.

— Не могу я дело возбудить, как ты требуешь! — с заметным раздражением сказал он при очередной встрече. И чувствовалось, что раздражение он направляет не на кого-то постороннего, а на самого себя. — Поверь, Сергей, не могу! По факту исчезновения дело открыли в первый же день — в заведенном порядке, согласно законодательству. А другого, посерьезнее, извини. Сам должен понимать: нет тела — нет дела. Оснований не имеется.

— А свидетельские показания?

— Ты видел, как убивали, или, на худой конец, причиняли тяжкие телесные?.. А по поводу похищения человека в нашем Уголовном кодексе и статьи-то нет.

— Значит, научились наши у гангстеров бочки с цементом в реке топить. А вам и крыть нечем, по таким эпизодам уголовные дела не возбуждаются. Я правильно тебя понял? — спросил Щетинкин.

Прокурор хмыкнул неопределенно.

— Еще вопрос, кто кого научил — про бочки с цементом. А в остальном — примерно так и есть...

Конечно, об этих разговорах Щетинкин Лизе ничего не рассказывал. И вообще, старался донести до нее лишь более или менее положительную информацию. Обнадеживающую, или, за отсутствием, нейтральную.

Но и скрывать серьезность ситуации он не скрывал.

— Мне определенно дали понять, почти открытым текстом: Паша жив и здоров, не нужно зря беспокоиться. А вот где он, зачем и почему — это, мол, компетенция совсем других органов. Но соваться в те дела мои информаторы категорически не намерены и мне не советуют... Ладно, на них свет клином не сошелся.

А вот о совместном походе с Игорем рассказал во всех подробностях.

...Сидели они в кабинете Щетинкина, прикидывали, какими еще способами можно узнать о судьбе Баринова.

— Черт дери, прямо к цыганке какой обращайся! — в сердцах сказал он тогда.

Игорь помялся и осторожно напомнил об их «коллекции» гадалок, знахарей, ясновидящих и прочих лиц, обладающих экстрасенсорными способностями. И, как наиболее внушающего доверие, упомянул Коровникова.

Долго не раздумывая, поехали к нему, по дороге прихватили у Лизы из альбома фото Баринова, на всякий случай.

Игоря Коровников знал плоховато, Щетинкина вообще видел первый раз и поначалу попытался от всего отнекиваться — мол, и я не я, и лошадь не моя... И вообще об экстрасенсах только слышал, сам же он простой «травник», собирает лекарственные дикоросы, сдает в аптеки, ну, иногда кое-кого пользует, по доброте души...

Однако под мягким давлением сдался. Но заявил, что при всем уважении к Павлу Филипповичу все равно ничем помочь не сможет.

— Я ж целитель, не телепат какой-нибудь, не гадалка доморощенная...

— Врачеватель, значит, — задумчиво сказал Щетинкин.

— Целитель, — терпеливо поправил Коровников. — От слова «целостность». Я восстанавливаю целостность, полноту организма, а врач — врачует, лекарь — лечит... Разницу улавливаете?

— Ну что ж, извините, Василий Петрович. На нет и суда нет. Идемте, Сергей Валерьевич, — поднялся Игорь из-за стола, отставив чашку с душистым отваром, которым их угостил хозяин.

— Вот что я вам посоветую, — явно колеблясь и раздумывая, сказал Коровников, глядя на фотографию Баринова. — Раз уж считаете, что все способы хороши... Дам я вам адресок. Правда, сам Павел Филиппович, когда я его на ту гражданку вывел, только посмеялся, даже не стал заносить в свой кондуит. А вы сходите, может, что путное получится.

Отправил Коровников их действительно к цыганке, Вите Ионовне. Озабоченно попросил быть с ней повежливее, не спорить, беспрекословно делать все, что скажет...

Жила она в Молдавановке, одном из самых криминальных районов города, в шикарном особняке красного кирпича, спрятавшимся за высоким глухим забором — только блестела поверх него крыша из светлой кровельной жести, с затейливым флюгером на коньке.

Калитку в зеленых металлических воротах открыла сама хозяйка. Внимательным взглядом осмотрела сначала щетинкинскую «Волгу», потом их самих, кивнула и отступила на шаг, приглашая войти. И здесь же, во дворе, даже не дослушав, потребовала аванс — двадцать пять рублей, и непременно одной бумажкой.

— В руки не давай, вон туда положи и камушком сверху придави, — она указала на стол под навесом в глубине двора.

В дом прошли через заднее крыльцо, сразу попали в небольшую полутемную комнатку, всю увешенную коврами. Из мебели — только лишь посредине круглый полированный стол без скатерти, вкруговую пять стульев в белых полотняных чехлах.

Сели: Щетинкин и Игорь — бок обок, хозяйка — через стол напротив. Щетинкин достал из кармана фотографию, молча положил перед ней.

Цыганка мельком глянула на фото, взяла в руки, зачем-то понюхала, приложила обратной стороной ко лбу и замерла, прикрыв глаза.

Как ни пытался, ее возраста Щетинкин определить не мог. Слишком размытый диапазон получался — от тридцати до пятидесяти. А то и больше... Лицо гладкое, холеное, без следа косметики, и губы не накрашены. Глазища громадные, в пол-лица. Руки — светлые, ухоженные, ногти без лака, но с маникюром, полированные. Одета на типичный цыганский манер — платок, цветастая юбка до пола, глухая плотная блузка с длинными рукавами, но кроме массивных серег и двух перстней с крупными камнями — никакого другого золота...

Наконец она положила фотографию на стол и посмотрела на них с тем же неподвижным выражением лица.

— Что хотите знать об этом человеке?

— Все, что можно, — ответил Щетинкин заготовлено.

Легкая улыбка скользнула по лицу цыганки.

— Думаю, ему не понравится, если все, что можно.

— Но он жив? — нетерпеливо спросил Щетинкин.

— Жив и здоров, если вы это хотите. — Она перевела взгляд на Игоря. — А его кровному родственнику я так скажу... В казенном доме он, и очень к своим рвется. Кровит душа его, плачет. Закрыли его не по его желанию, никуда не пускают. И запоры крепкие, и люди специальные стерегут. Только он пока и сам, куда идти не знает... Большой человек, ученый человек... Ест-спит хорошо, по лесу гуляет. Думает много, мечется в разные стороны своими мыслями. И сердце его никак не успокоится... Скоро