Валерий Вотрин - Журнал «Приключения, Фантастика» 4 96

Ему послышался заливистый собачий лай, но он был слишком далеко, чтобы это казалось явью. Он остановился и прислушался, но в это время лай смолк. Потом, по мере его приближения к воротам из мрамора, лай опять зазвучал, тонкий и писклявый, перемежаемый злобным, но таким же тонким, захлебывающимся рычанием.

Перед вратами стоял стол. За ним три огромных существа со множеством голов и рук пировали, поднимая тяжкие, увенчанные пеною кубки и опустошая сотни блюд с жареным мясом. Но это был какой-то печальный пир, более похожий на тризну. Веселья не было, только печаль была разлита в воздухе. Огромные Гекатонхейры молча и с ожесточением вгрызались в сочное розовое мясо. Мес приблизился к ним, и сотни глаз уставились на него угрюмо и вопрошающе.

— Привет, — сказал Мес — Приятного аппетита.

Из-под стола на него бросилась собака. Маленькая и черная, она тем не менее была такой же злобной, как и все остальное в этом мире. Вместо хвоста у нее в воздухе крутилась голова ужа.

— Назад, Цербер! — прикрикнул на нее один из Сторуких, и собака, ворча, убралась обратно под стол.

— Любезный Гиес, — обратился к нему Мес, — направляясь сюда, я вовсе не хотел помешать вашей трапезе.

— Ты редкий гость в этих местах, — заметил тот, кого назвали Гиесом. — Сядь же с нами и отведай нашего угощения.

Мес церемонно отпил вина из одного кубка и съел кусочек мяса.

— Очень вкусно, — сообщил он. — Но скажите, по какому случаю пир, дабы можно было поздравить чествуемую персону или же, напротив, оплакать ушедшего от нас?

Гиганты переглянулись.

— В последнем ты прав, живший на Вершине, — произнес один их них, Бриарей, сидящий справа. — Мы заранее оплакиваем самих себя, ибо, как справедливо посчитали, никто более не оплачет нас, несших верную службу твоему отцу с начала времен.

Мес склонил голову, как и подобало приветствовать тех, кто ныряет в водоворот Изначальности.

— Но как же те, кого вы охраняете? — спросил он. И услышал вздох.

— Они давно уже не пленники, — сказал третий Гекатон-хейр, Котт. — Просто по природе своей они уже не мыслят своего существования без этих темных сводов. Их жизнь проходит в размышлениях, ибо они стремятся разрешить тайны мира.

— Это невозможно.

— Что-то им удается, — сказал Бриарей. — И они знают, где предел. Они — древние, им многое ведомо, но очень многого они не могут объяснить.

— Отрадно, — сказал Мес, — ибо над чем тогда ломать голову, если все можно объяснить?

И они сказали:

— Ты думаешь?

И он сказал:

— Конечно.

И они сказали:

— Нам пора.

И он сказал:

— Вас проводить?

И они сказали:

— Мы сами.

И он сказал тогда:

— Идите.

И ушли они.

С минуты он неподвижно смотрел на стол, за которым сидели три сгорбленные мумии тех, кто ушел. Потом из ближайшей ямы, пышащей подземным жарким пламенем, он зажег факел, бросил на стол, и его заняло огнем Гекатонхейры, верные слуги Кронида, погребальным костром уходили в легенду.

Из пламени послышался яростный визг и прекратился. Цербер ушел вместе со своими хозяевами.

Я помню, конца мы искали порою, и ждали, и верили смертной надежде… Но смерть оказалась такой же пустою, и так же мне скучно, как было и прежде. Пошел черный дождь, и его капли угольными слезами потекли по щекам Меса.

Он подошел к вратам и налег на огромную медную дверь. Тяжко она отворилась.

Он ожидал увидеть все что угодно — ослепительный рай, ад, весь в жарко-багряных огнях демонских очагов, холод и лед вселенского бессмертия. Вместо этого он поначалу ничего не увидел. Вернее, он увидел только тьму. Эту тьму нельзя было сравнить с тою темнотой, что была перед медным порогом. Там можно было хоть немного видеть, даже при входе в Тартар. Здесь же ненужным было не только зрение, прочие чувства также не нужны были. Это было похоже на то, будто он с маху влетел в какое-то черное бескрайнее пространство и завис в нем, слабо трепыхаясь, как пойманное насекомое.

Однако пространство это было обитаемо. Перед взором Меса, быть может, даже внутренним, возникли пять прямых и тонких фигур. Пятеро суровых старцев застыли в неподвижности. Загорелось множество бронзовых светильников, и старцы целиком выступили из мрака. Стали видны их лица, и вместо глаз их была тьма, словно окружавшим мраком постепенно пропиталось все их существо, и последним актом этого действа было то, что тьма пожрала их глаза и сама стала зрением. Тьма была вместо их глаз.

Не нужны были приветствия. Предки были перед Месом. Острым оком взирая на него и видя, они не требовали ни уважения, ни почитания — им было это ни к нему, как не нужно было все прочее, нелепое и преходящее. Живые свидетели тысячелетий. Повинуясь внезапно нахлынувшим чувствам, Мес поклонился.

Зачем ты пришел? Меня волнуют болезни мира. Только лишь волнуют? Не болен ли ты? Нет. Чего ты хочешь? Знать. Знать — трудная вещь. Знать и сохранять — еще труднее, ибо тем самым ты будишь в себе скорбь. Временами я и так скорблю слишком сильно. Моя просьба скромна. Я всего лишь хочу знать, Эта цель недосягаема. Даже мы, обреченные на вечное заточение, не знаем. Что ты хочешь знать? Кто такие Гогна? Мы не знаем. Я не ожидал от вас неопределенности. Но может ли знание быть определенным? Оно несовершенно и недостаточно, оно — как огонь этих светильников, горящих, но не разгоняющих тьму. Кто такие Гогна? Ты говорил с Вестником, и он сказал тебе. Этого недостаточно. Не таково ли все наше знание? Гогна — это вы. Мы? Мы. Мы все, продукты неверия. Может, недоверия? Может, и так. В этих словах корень одинаков. Но Гогна другие. Да, те Гогна другие. Они новые. А мы — старые. Вот и вся разница. Что же он — не боится их? Нас он уже не боится. А их не боится еще. Ведь они новые. Молодые. Хотя должны были быть всегда. Они и были всегда. Нет. Дело во времени. Они явились недавно, но влияние их уже губительно. Они сильные боги, антибоги. Тем они и опасны. А что же люди? Они не сознают что делают. А ведь они плодят богов и антибогов. Но им все безразлично. Человек — это смерть. В конце концов он уходит, и, понимая это, он ничего не боится, как ни пугай его засмертными муками. Что делать с Гогна? Сосуществовать. И все? Да. А с ним?

И это ты спрашиваешь только сейчас? Обстоятельства подвигли меня на это. И вновь отвечаем тебе — не знаем. Это решать только вам. Но вы? Что же вы? Мы уже все решили. Сначала ушли наши стражи, немного погодя — уйдём и мы. Кто же останется? Люди. Но они же не вечны! Правильно. И в этом их сила.

Светильники погасли, и фигуры старцев ушли во мрак и вновь стали невидимы.