Георгий Кубанский - Мир приключений 1964

— Зато на фашистский рейдер можем нарваться запросто, — вставил с места старичок консервщик.

— Если б я не был уверен в том, что за нашими плечами есть надежная поддержка, — продолжал Иван Кузьмич, не отвечая консервщику, — не пошел бы на “Ялту”, в море. Пускай наш кургузый паек сократится, — он выдержал паузу: как принята его осторожная разведка? — мы знаем, что рейс наш удачен…

— А туман? — снова вставил консервщик.

— Туманы здесь устойчивы, — спокойно подтвердил Иван Кузьмич. — И это очень хорошо.

— Хорошо? — перебили его недоумевающие возгласы. — Что хорошего? Как слепые, тычемся тут!

— Больше недели мы ловили здесь, не опасаясь ни авиации, ни кораблей противника, — продолжал Иван Кузьмич. — Туман укрывал нас, как пологом.

И снова вспыхнул говор. Матросы понимали, что если туман укрывал “Ялту” от врага, то сейчас он укрывает ее от своих судов и самолетов.

— Хуже всего, — Иван Кузьмич вздохнул, — что испытания нам еще предстоят нелегкие. Я, товарищи, не дипломат и не адвокат, а моряк. И вы моряки. Добровольцы! А потому мне незачем искать обходные пути, чтобы сообщить вам нерадостную весть. Прямо скажу: сухари у нас на исходе. — Иван Кузьмич поднял голос и ломил напролом, покрывая взволнованное гудение слушателей: — Остаться без сухарей нам с вами — тяжелое лишение, а для раненых — это просто гибель.

— На одной треске жить?! — кричали с мест. — Надо было вовремя уходить на веслах!

— На веслах? — переспросил Иван Кузьмич. — Думали мы и об этом. После бомбежки предлагали и такой вариант. Я наотрез отказался от него. — Он помолчал, выжидая, пока Корней Савельич наведет порядок в салоне. — Представим себе, что нам удалось бы посадить в лодки весь экипаж. Даже и раненых. Допустим, что в такой тесноте, не отдыхая, мы смогли бы грести пять суток без передышки. Допустим даже это. Предположим, что нам невероятно повезло: ни ветер, ни волна не сбили бы нас с направления. Все гладко! Предположим, что мы, как в сказке, вышли не на скалистые берега, где прибой разбил бы наши лодки, а прямехонько в бухту. Чудес, конечно, не бывает. Но на этот раз давайте поверим в чудеса. Скажите: с какими глазами доложили б мы в порту: “Нашли косяк”. “А рыбу взяли?” — спросили б у нас. “Взяли”. — “Где она?” — “В море бросили”. — “В каком месте?”- “А мы координаты не уточнили. Спешили бежать с судна”. Полтораста тонн рыбы бросить! — почти выкрикнул Иван Кузьмич. — Бросить уловистый желоб! В такое время! Мы бились в темноте, вслепую, под пулеметным обстрелом. Капитана потеряли! Трое наших товарищей борются со смертью… И после этого бросить все и бежать?..

Он неожиданно оборвал речь и, тяжело дыша, опустился на скамью.

Корней Савельич видел, как побледнел Иван Кузьмич, и понял: “Рука!”

Стоило капитану сесть, как снова со всех сторон вспыхнул возбужденный говор.

— Шуму много! — сурово произнес Корней Савельич. — Кто желает высказаться?

Торопливо поднялись несколько рук.

— Вот мы тут шумим, — встал Быков. — Сухарей нет, да в темноте сидеть невмоготу. А как же мы прежде промышляли? Электричества и не знавали. Фонарь такой, — он показал рукой на “летучую мышь”, — да и то керосинчик экономили. В двадцать шестом году ходили мы искать пропавшую шняку. Восемь суток искали. И не в океане искали, на Белом море. И нашли мы ее, когда вовсе веру всякую потеряли. Как только люди выжили на той посудине? Одной треской кормились. Пресная вода кончилась. Скалывали с бортов кусочки льда. Растопят их и пьют. Вода получалась!.. — Он безнадежно махнул рукой. — Последние двое суток треску сырой жевали. Выжили люди. А мы завтра еще первый день без сухарей…

— Не первый! — перебили его. — Вторую неделю на голодном пайке сидим. Погляди на людей! Сам-то ты на кого похож?

— А как же ленинградцы? — спросил, неизвестно к кому обращаясь, засольщик Терентьев. — Какой у них паек? А там не моряки, а женщины и дети с ними! Они и рады бы поесть трещёчки. Да где ее взять? Где?

— А мы привезем! — крикнул Матвеичев. — Не дадим себя попутать Иванцовым да Марушкам.

— Куда понес? — возмутился Иванцов. — С кем меня сравнил?

— Кто мешает нам — всех в один мешок! — загремел Матвеичев. — На войне вор, трус, паникер — один черт!

Убежденный голос боцмана подействовал. В выступлениях рыбаков все сильнее звучало: надо бороться за судно, улов, иного выхода нет.

— Итак, мнение открытого партийного собрания единодушно, — подвел итог Корней Савельич. — Все выступавшие решительно поддержали капитана. Возможно, кто-то хочет возразить, либо имеет какие-то другие предложения? Нет желающих? Какое примем решение? И не только примем, но и выполним его. А если окажется, что кто-то сейчас отмолчался в углу, а потом станет мешать нам… такого заставим уважать волю открытого партийного собрания.

Решение было короткое и не совсем обычное по форме.

“Мы, коммунисты и беспартийные рыбаки траулера “Ялта”, заслушав и обсудив доклад капитана, уверены, что помощь близка, а потому полностью поддерживаем намеченные командованием меры для укрепления дисциплины и сохранения улова. Обещаем положить все силы на защиту нашей Родины от фашистских извергов и прежде всего сделать все возможное, чтобы обеспечить треской и рыбьим жиром героических воинов, защищающих Заполярье, и раненых, находящихся на излечении в госпиталях”.

КОНЕЦ

На следующий день во время завтрака большинство матросов получали миски с треской молча. Но некоторые, менее сдержанные, отходили от камелька со вздохом, а то и с крепким словцом в адрес тумана, войны, Гитлера.

После вчерашнего напряжения Иван Кузьмич чувствовал себя разбитым. Резкая боль отдавалась уже в плече.

Корней Савельич незаметно следил за капитаном. Сдал Иван Кузьмич. Сильно сдал! Неужели придется рискнуть на почти безнадежную в таких условиях операцию?

После завтрака матросы вышли из надстройки.

Анциферов взял свою вахту — Быкова, Малышева и Пашу. Освещая скользкие ступеньки трапа электрическим фонариком, спустились они в машинное отделение. Машинная команда обшарила тут каждый уголок. Марушко вышел отсюда сытый и пьяный. Следовательно, только здесь могли быть остатки похищенного продовольствия.

Анциферов прошел в кочегарку. В промозглом, холодном помещении стоял едкий запах угля и шлака. Под высоким потолком гулко отдавался каждый шаг, даже тихо произнесенное слово.

Паша зажег в консервных банках масло с паклей. Дрожащее красноватое пламя осветило кочегарку, круглые устья остывших топок, груду угля.