Роберт Уилсон - Ось

— Но ты рассказал им обо мне?

— Да, рассказал все, что о тебе знаю. Потому что иначе они бы подумали, что ты причастна к… предмету их расследования. Они бы только зря потратили время, если бы стали расспрашивать тебя лично. А у тебя могли возникнуть крупные неприятности. Лиза, поверь мне, тебе лучше забыть об этой женщине.

— За мной следят. Да? Ты это хотел сказать? Кто-то следил за мной и видел меня с Турком?

Он поморщился, как всегда, когда она называла Турка по имени, но кивнул.

— Господи, Брайан!

Он развел руками, как бы говоря: «Я тут ничего не могу поделать».

— Могу сказать одно. Когда я смотрю на все это со стороны — на отношения, которые связывают нас, и на то, какими бы мне хотелось их видеть, — я спрашиваю себя: что на самом деле для тебя лучше? Мой тебе совет: оставь это дело. И перестань всех расспрашивать. Может, тебе даже стоило бы подумать о возвращении в Калифорнию.

— Я не собираюсь возвращаться.

— Я говорю — подумать. Больше я пока ничего не могу сделать, чтобы оградить тебя от неприятностей.

— А я просила у тебя защиты?..

— Давай поговорим об этом в другой раз, когда ты получше все обдумаешь.

— А может, не стоит?

— И еще мне бы хотелось поговорить с тобой о Турке Файндли и о вашей связи…

«О нашей связи. Бедняжка Брайан. Даже когда ревнует — и то не может назвать вещи своими именами, отделаться от своего „протокольного“ языка. Наша связь…»

Какую линию защиты ей лучше избрать? «Турк пригласил меня на ужин, а потом стал падать этот пепел. Разумеется, он ночевал у меня, а что ему было делать — в машине оставаться? Нас связывают исключительно дружеские отношения…» Или лучше — прямо? «Я спала с ним, потому что он не такой трус, не помешан на чистоте ногтей и не работает в вашем гребаном УГБ?»

Внутри у нее все кипело. Она уже ни капли не чувствовала себя перед ним виноватой.

Брайан, к моей жизни ты больше не имеешь никакого отношения. Поэтому не лезь в нее, — сказала она, поднялась и вышла вон.

Турк отправился домой что-нибудь перекусить — в таком настроении ему не хотелось возиться с ужином. Он жил неподалеку от аэродрома в двухкомнатном бунгало, стоящем среди таких же развалюх на обрывистом берегу, возвышавшемся над морем. Когда-нибудь эта земля, возможно, станет лакомым куском недвижимости. А сейчас здесь совершенно не было никаких коммуникаций. Туалет представлял собой просто выгребную яму, электричество вырабатывали солнечные батареи и генератор, стоявший во дворе под навесом. Каждое лето Турк латал крышу, но зимой она начинала течь в других местах.

В предгорьях на западе садилось солнце. На востоке море окрасилось в чернильно-синий цвет. На севере виднелось несколько рыбацких лодок, возвращавшихся в бухту. Было свежо, вечерний бриз сдувал и уносил стойкий запах пепла.

Пепел лежал волнами вокруг фундамента. Крыша вроде бы выдержала его вес. Жилище Турка уцелело. Но вот еды у него оставалось кот наплакал. Он и забыл, что дома почти ничего нет. Надо было либо ехать за продуктами, либо довольствоваться консервированной фасолью. На ужин в кафе денег у него все равно не было.

«Прощай мой самолет», — думал он. Хотя рано горевать — ему просто запретили летать, а самолет пока никто не отнимал. Но на счету у Турка не было суммы, которая могла бы успокоить Эранджи. С тех пор как он вышел от Майка, у него все время вертелась в голове эта короткая мантра: «Прощай, мой самолет…»

Ему хотелось поговорить с Лизой. Но не хотелось взваливать на нее свои проблемы. Он был далек от мысли, что завоевал доверие Лизы раз и навсегда. Она стала для него нежданным подарком судьбы, а судьбе Турк не очень доверял. Слишком часто она его обманывала.

Кукурузные хлопья, кофе, пиво…

Он попытался позвонить Томасу. Может, у него не слишком хорошо получилось объяснить, чего он от него хочет? Единственное, чем он мог помочь Лизе, это узнать, почему ее отец стал Четвертым (а Турк полагал, что именно так и случилось). И единственным, кто мог помочь узнать это — или хотя бы что-то прояснить, — был Томас. И еще ибу Диана, медсестра-Четвертая из деревни минангкабау на севере — если повезет, и ему удастся устроить встречу с ней.

Но Томас не отвечал. Сигнала голосовой почты тоже не было. Турку это показалось очень странным: Томас всегда носил с собой трубку. Телефон был, наверное, самым ценным его достоянием.

Турк сидел в нерешительности и думал, чем бы заняться дальше. Подсчитать, что ли, все, что осталось на карточках? Вдруг все-таки получится договориться с Майком? Или поехать снова в город и, может, навестить Лизу, если он ей еще не надоел, — заодно и проведать Томаса по дороге? Хотя лучше было бы, конечно, остаться дома, и заняться чем-нибудь полезным.

Да только никаких важных дел дома у него не нашлось.

Он погасил свет и вышел из дому.

Лиза возвращалась из консульства, чувствуя себя словно ошпаренной. Да, ошпаренной — самое точное слово. Обдали кипятком, сунули в кастрюлю и обожгли до волдырей. Она бесцельно колесила по улицам больше часа, пока датчик машины не отреагировал на закат и не включил фары. Небо окрасилось алым цветом. Долгий экваторианский закат казался еще более живописным из-за фильтра пыли, все еще висевшей в воздухе. Лиза проехала через арабский квартал, мимо базаров и кофеен под пестрыми навесами, украшенными разноцветными гирляндами. Город был наводнен людьми, которые словно стремились наверстать время, потерянное за дни, когда сыпался пепел. Отсюда она отправилась в дорогой район в предгорьях, где богачи из Пекина, Токио, Лондона и Нью-Йорка строили себе палаццо в средиземноморском стиле, окрашенные в пастельные тона. Она не сразу сообразила, что едет по улице, на которой жила в детстве — те четыре года, что она провела с родителями в Экватории.

Вот и дом, в котором они жили. Проезжая мимо него, она притормозила. Дом был меньше, чем ей казалось по воспоминаниям, и куда меньше других особняков на этой улице. Он выглядел, как простое пальто на вешалке среди норковых шуб. Лизе страшно было и представить, сколько бы теперь стоило снять такой дом. Веранда, выкрашенная в белый цвет, тонула в сумерках, на ней видна была чужая мебель.

Когда они переехали сюда из Калифорнии, мать сказала: «Мы какое-то время здесь поживем, но недолго». Лиза никогда не говорила об этом доме «мой», даже в разговорах с друзьями из американской школы она предпочитала излюбленную формулировку матери: «там, где мы сейчас живем». В тринадцать лет Лизу немного пугали чужие края, которые она представляла себе только по фильмам и передачам, — а Порт-Магеллан был воплощением всех таких краев, смешавшихся в одном огромном котле. Она тосковала по Калифорнии и страстно мечтала о возвращении гуда. Во всяком случае, поначалу.