Теодор Старджон - Больше чем люди

Бэби все время говорил. Он походил на радиостанцию, работающую круглосуточно. Ее можно услышать, если настроишься. Но если и не слушаешь, она все равно передает. Когда я сказал, что он говорил, я не совсем это имел в виду. По большей части он просто махал руками и ногами. Можно было подумать, что эти движения руками, ногами, головой бессмысленны, но на самом деле нет. Это была передача значения, но символами служили не звуки, а движения. Они передавали мысли.

То есть протяните левую руку, поднимите правую, топните левой пяткой, и все это означает: "Всякий, кто считает, что скворец - домашняя птица, просто ничего не знает о скворцах" - или что-то в этом роде. Джейни говорила, что, может, Бэби изобрел этот способ передачи смысла. Она сказала, что раньше слушала мысли близнецов - так и сказала: "слушала мысли", - а они слушали мысли Бэби. Поэтому она спрашивала близнецов, что ей нужно узнать, близнецы спрашивали Бэби и пересказывали ей, что он говорит. Но когда они начали подрастать, постепенно теряли эту способность. Так происходит со всеми детьми. Бэби пришлось научиться понимать слова и изобрести способ отвечать движениями.

Лоун не понимал его, я тоже. Близнецам было все равно. Зато Джейни не отрывала от Бэби взгляда. Он всегда понимал, о чем его хотят спросить, и отвечал Джейни, а она пересказывала нам. Часть во всяком случае. Всего никто не мог понять, даже Джейни.

Джейни просто сидела, рисовала свои картины и смотрела на Бэби, иногда начинала смеяться.

Бэби не рос. Джейни росла, близнецы тоже, и я с ними. Но только не Бэби. Он просто лежал. Джейни кормила его и каждые два-три дня мыла. Он не плакал и не причинял никаких неприятностей. Никто никогда не подходил к нему.

Каждую свою картину Джейни показывала Бэби, потом очищала картон от краски и рисовала новую. Ей приходилось так делать, потому что у нее было только три куска картона. И хорошо, что она так делала: не хочется думать, во что превратился бы дом, если бы она сохраняла все свои картины. Она рисовала их по пять штук за день. Лоун и близнецы все время таскали ей скипидар. Она без всякого труда сметала краски назад, в маленькие чашечки, просто посмотрев на них, но скипидар - совсем другое дело. Мне она сказала, что Бэби помнит все ее картины, поэтому ей и не нужно их хранить. Это все были рисунки машин, зубчатых передач, механических цепей, чего-то похожего на электрические соединения и тому подобное. Я никогда не думал об этих рисунках.

Иногда я уходил с Лоуном за скипидаром и свининой. Мы шли к железной дороге, проходили по ней несколько миль до того места, откуда становились видны огни города. Потом снова лес, пригороды и боковые улицы.

Лоун как всегда шел молча, все о чем-то думая.

Мы подошли к складу, Лоун направился к двери, посмотрел на замок и вернулся, качая головой. Потом мы отыскали универсальный магазин. Лоун хмыкнул, и мы остановились в тени у двери. Я осмотрелся.

Неожиданно рядом оказалась Бинни, голая, как всегда в таких случаях. Она открыла дверь изнутри. Мы вошли, и Лоун закрыл за нами дверь.

- Возвращайся домой, Бинни, - сказал он, - пока не простудилась до смерти.

Она улыбнулась мне, ответила:

- Хо-хо, - и исчезла.

Мы отыскали два отличных куска ветчины и двухгаллоновую банку скипидара. Я взял еще ярко-желтую шариковую ручку, но Лоун отругал меня и заставил положить ее на место.

- Мы берем только необходимое, - сказал он.

После того как мы вышли, снова появилась Бинни и закрыла дверь изнутри. Я ходил с Лоуном всего несколько раз, когда он один не мог все унести.

Так я прожил три года. Это все, что я могу вспомнить. Лоун был в доме или уходил, но никакой разницы. Близнецы большую часть времени проводили друг с другом. Мне нравилась Джейни, но мы никогда подолгу не разговаривали. Бэби говорил все время, только я его не понимал.

Мы все были очень Заняты. Мы слишивались.

***

Я неожиданно сел на кушетке. Стерн сказал:

- В чем дело?

- Ни в чем. Так я ни к чему не приду.

- Ты так говорил, когда мы еще не начали. Как тебе кажется, мы с того времени ничего не добились?

- О, добились, но...

- Тогда откуда ты знаешь сейчас? - Когда я ничего не ответил, он спросил:

- Тебе понравилась последняя часть? Я сердито ответил:

- Нравится - не нравится. Это бессмысленно. Просто ., просто разговоры.

- Тогда какая разница между последним сеансом и предыдущими?

- Черт возьми, огромная разница! В первый раз я все чувствовал. Все как будто реально со мной происходило. А на этот раз - ничего.

- Как по-твоему, почему это?

- Не знаю. Скажите вы.

- Предположим, - задумчиво сказал он, - существует настолько неприятный эпизод, что ты не смеешь оживлять его.

- Неприятный? А когда я замерз чуть не до смерти, это приятно?

- Ну, неприятности бывают разные. Иногда то, что ты ищешь, то, что способно тебя избавить от всех бед, настолько отталкивающе, что ты не хочешь к нему приближаться. Или пытаешься от него спрятаться. Подожди, - вдруг сказал он, - возможно, "неприятный" и "отталкивающий" - неподходящие для объяснения слова. Что-то тебя очень беспокоит. И ты не хочешь выяснить, что это.

- Я хочу выяснить.

Он подождал, как будто размышлял про себя, потом сказал:

- Что-то в этой фразе "Бэби три года" заставляет тебя отшатываться. Что это?

- Будь я проклят, если знаю.

- Кто это сказал?

- Я не.., ям... Он улыбнулся.

- Гм?

Я улыбнулся ему в ответ.

- Я сказал.

- Хорошо. Когда?

Я перестал улыбаться. Он наклонился вперед, потом встал.

- В чем дело? - спросил я. Он ответил:

- Не думал, что кто-то может так злиться. - Я промолчал. Он отошел к своему столу. - Не хочешь продолжать?

- Нет.

- Допустим, я сказал бы тебе, что ты хочешь остановиться, потому что подошел к самому краю того, что стремишься узнать?

- Почему бы так и не сказать и не посмотреть, что я буду делать?

Он только покачал головой.

- Я тебе ничего не говорю. Можешь уходить, если хочешь прекратить. Я тебе отдам сдачу.

- Многие ли останавливаются на краю ответа?

- Немногие.

- Ну, я не собираюсь. - Я снова лег. Он не рассмеялся и не сказал "Хорошо", он вообще не суетился. Только поднял трубку телефона и сказал:

- Отмените прием на вторую половину дня. - Потом вернулся на свой стул, где мне его не было видно. Стало очень тихо. Кабинет звуконепроницаем. Я спросил:

- Как по-вашему, почему Лоун разрешил мне жить с ними так долго, если я не мог делать то, что другие?

- Может, ты мог.

- О, нет, - уверенно ответил я. - Я часто пытался. Я был силен для своих лет и умел держать язык на замке, но в остальном, думаю, ничем не отличался от своих ровесников. Не думаю, что и сейчас отличаюсь. Разве что появились отличия, потому что жил с Лоуном и детьми.