Непристойные предложения - Уильям Тенн

Комок бумаги, которым кинула в меня одна очень важная с моей точки зрения двенадцатилетняя леди. Изгвазданный экземпляр настоящей, печатной книги — не какая-нибудь там распечатка на принтере, нет; та, что хранит еще поцелуй печатного пресса, а не брызг из сопла картриджа. Маленькая деревянная моделька «Надежды» — звездолета капитана Кармы. Ее подарил мне старый космолетчик на терминале лунных экспрессов — наврав при этом с три короба…

Ох уж эти набитые хламом тумбочки! Сколько сил приложили мои родители и учителя, пытаясь привить мне любовь к порядку и презрение к личной собственности! И в результате вот он я — обладатель такого количества шедевров, какое не снилось ни правителям Римской империи, ни Великим ханам.

Я усмехнулся и вновь занялся делом: поиском служебных роботов. Они разбрелись по всему стартовому полю, почти затерявшись в грудах мусора. Наверное, после отлета кораблей они так и слонялись бесцельно из стороны в сторону, пока у них не сели аккумуляторы. Я зарядил несколько штук и отправил убирать ненужный хлам. Я намерен проделать это на каждой из пары сотен стартовых площадок — именно с этой целью я изучал робототехнику. Я хочу, чтобы Земля в момент своей гибели выглядела красивой и ухоженной. Боюсь, мне никогда не стать таким, как Одобрители: слишком уж сильно я привязываюсь к вещам.

В таком настроении я не мог продолжать свое путешествие, не заглянув ненадолго во Флоренцию. Нет, правда.

Но — как я мог бы и ожидать — я опьянел от холстов, мрамора и кованого металла. Флоренция осталась без флорентийцев, но ее замечательные галереи никуда не делись. Я прогулялся по прекрасному Понте Веккьо — единственному из знаменитых мостов через реку Арно, избежавшему разрушения в годы Второй Мировой войны. Я дошел до кампаниллы Джотто и дверей Баптистерия, и меня начало охватывать отчаяние. Я бегом бросился к церкви Санта Кроче полюбоваться на фрески работы Джотто, а потом в монастырь Св. Марка — на Фра Анжелико. Что толку от года, если за двенадцать месяцев мне не осмотреть даже отдельно взятого города, такого, как этот? Нет, конечно, я могу бросить быстрый взгляд, могу пробежать большую его часть, но что я успею разглядеть по-настоящему? Я стоял в саду Боболи, отчаянно пытаясь решить, стоит мне идти смотреть на микеланджеловского «Давида» (которого я уже видел прежде) или на работы Донателло (которого не видел), и тут снова взревели сирены.

Обе сирены.

Накануне отлета я собрал портативный антропометр, спроектированный для поисков потерявшихся на венерианских болотах колонистов. Схема его основана на совершенно иных принципах, нежели у того большого агрегата, который я нашел в Зале Гаджетов. Поскольку схемы их принципиально разные, да и работать им полагалось в совершенно разных условиях, я решил, что они будут идеально подстраховывать друг друга. Я настроил коммуникатор своего пузыря на частоту сигнала тревоги большой машины и вылетел из музея в полной уверенности в том, что единственное, что способно заставить сработать оба антропометра — это наличие на Земле других людей. В полном замешательстве я полетел обратно в музей. Оба аппарата реагировали одинаково. Сирены могли означать лишь одно: внезапное появление на планете человека. И вдруг обе смолкли: источник сигнала исчез. Сколько бы я ни вглядывался в дисплеи обоих антропометров, те не улавливали ни малейшего намека на присутствие людей во всем радиусе своего действия — а это почти половина светового года.

Первое смятение сменилось ощущением дискомфорта. Что-то неправильное происходит на Земле — если отбросить в сторону тот малозначительный факт, что солнце через год должно взорваться. Возможно, я в силу гуманитарного образования не до конца разбираюсь в действии аппаратуры, но не думаю, чтобы она вела себя так в нормальной ситуации.

До сих пор мне приятно было думать о планете как о готовом пойти ко дну океанском лайнере, а о себе самом — как о благородном капитане, который погибнет вместе с ним. Теперь же этот корабль начинает вести себя, как, скажем, кит.

Но я знаю, что мне делать. Я натаскаю в Зал Гаджетов побольше съестных припасов и буду спать прямо у антропометров. Сигнал тревоги длится обычно не меньше минуты, а то и двух. Я успею проснуться и запеленговать источник сигнала, прежде чем тот опять прервется. А потом прыгну в свой пузырь и полечу прямо туда. Проще простого.

Вот только не нравится мне все это.

17 мая 2190 г.

Мне ужасно стыдно — так, как может быть стыдно старику, который видел привидения на кладбище. Единственное, что хоть немного меня оправдывает — так это то, что в последнее время я очень много думаю о смерти. О предстоящем уничтожении Земли и всей Солнечной системы, о моей смерти, неизбежно вытекающей из этого, о смерти миллионов живых созданий всех видов, о смерти городов, которые человечество воздвигало на протяжении столетий… Вот если бы при этом еще не приходили на ум мысли о привидениях и прочей нечисти. Это все можно понять. Но все же мой страх был слишком уж иррационален.

Когда сигнал тревоги зазвучал снова, мне удалось определить местонахождение источника. Путь мой лежал в Аппалачи — горы на востоке североамериканского континента.

Стоило мне выбраться из пузыря и увидеть бледно-голубой туман, затянувшийся вход в пещеру, как все стало ясно. Тут-то мне и сделалось стыдно. Сквозь пелену тумана, плотнее с одной стороны, тоньше с другой, я разглядел несколько лежавших на полу пещеры тел. По меньшей мере одно из них было еще живо, иначе антропометр не улавливал бы следы мозговой активности в моменты, когда синий туман редел.

Осмотр окрестностей не выявил других входов в пещеру. Поэтому мне пришлось вернуться в музей за необходимым оборудованием. С его помощью я деактивировал бериллитовый туман у входа и смог наконец войти.

Внутреннее пространство пещеры, судя по всему, было неплохо обставлено и превращено во вполне комфортабельное убежище, но почти все это разнесло в клочья взрывом. Кто-то сумел раздобыть большое количество бериллита и даже аппаратуру управления, но не ознакомился должным образом с техникой безопасности. Бериллит — вещество капризное и не отличающееся особенной стабильностью. В общем, когда вылепленный кое-как экран у входа включили, он взорвался, хотя взвесь бериллита продолжала большую часть времени скрывать содержимое пещеры от антропометра.

У входа в пещеру лежали три фигуры — двое мужчин и женщина, все довольно молодые с виду. По сохранившимся на стенах изображениям и разбросанным взрывом статуэткам я понял, что эти люди принадлежали к одной из многочисленных религиозных сект — скорее всего, к адептам Огня