Циклы "Антимир-Восточный конвой-отдельные романы.Компиляция.Книги 15. Романы-16 - Владимир Дмитриевич Михайлов

Однако коконы все еще оставались пустыми, и посты экипажа – тоже. Зато на Центральном посту, у аппаратов внешней связи, толпилось столько народу, сколько никак не должно было быть. И никто никого не выгонял.

Все было в порядке – за исключением того, что катер с Орланой на борту до сих пор не вернулся. И по-прежнему не наблюдался даже локаторами. Это означало, что он очень, очень далеко.

Люди в Центральном посту молчали, стояли неподвижно, и только взгляды каждого находились в постоянном движении по одному и тому же маршруту: от экрана локатора – к табло главного хронометра и обратно. Туда – назад, туда – назад.

На экране ничего не менялось. На табло же доли секунды, и секунды, и минуты мчались так, словно хотели побить галактический рекорд в спринте.

Когда в запасе осталось ровно столько времени, сколько его требовалось, чтобы все срочно заняли свои места и корабль начал движение, устоявшуюся тишину нарушил капитан. Не садясь, он приступил к контрольному предстартовому опросу:

– Штурман, пространство по заданному курсу?

– Пространство чистое, – проглотив комок, доложил штурман Луговой.

– Инженер, состояние машин и механизмов? Готовность к старту?

– Готовность полная, – отрапортовал инженер, но вовсе не так браво, как бывало в прежние времена. И добавил уже сверх программы:

– В сопространство уйдем. А там – как повезет. Гарантии нет.

Этих слов капитан предпочел не услышать: о батареях все было прекрасно известно и ему самому.

Но он никак не мог пропустить мимо ушей другие слова, произнесенные высоким, громким – на грани крика – голосом:

– Нет! Вы не сделаете этого!

То была Вера. Мать. Пусть и грешная, но – мать.

– Капитан! Будем мужчинами!

То был Истомин. И Карский, отец:

– Остановитесь, капитан! Приказываю вам как представитель администрации!

Капитан ответил:

– Здесь хозяин – я. И ответственность – на мне. Все понимаю. Но нас здесь – два десятка. А она – одна. Мой долг – увести корабль от гибели. Хотя бы освободим им этот... канал. А тогда можно будет продолжить поиск...

Последние слова прозвучали не очень уверенно.

– Разве кто-нибудь знает, где границы зоны канала?

Это спросил физик.

Капитан лишь пожал плечами. Никто не знал, конечно, и корабельными приборами этот пресловутый канал было даже не нащупать: иное поле.

Говорили и слушали – а взгляды все качались: туда – сюда.

Нарев сказал лишь одно слово:

– Подождите. Может, он еще здесь?

Он стоял рядом с пультом «Сигмы». И тут же отстучал на клавиатуре несколько слов. Считал с дисплея ответ.

– Сейчас придет.

И – на недоуменные взгляды:

– Петров. Объясним ему. Нам ее не найти. А он – сможет, я думаю. Мы все забываем, что у него только тело – наше, а сам он...

– Не успеет, – сказал капитан. – Поздно.

– У них иное время...

Больше никто не сказал ни слова, пока не прозвучали шаги и не вошел Петров, от которого так и веяло кельвиновским холодом, по сравнению с чем могильный хлад покажется тропиками.

– Надо уходить!

Это проговорил он; челюсть двигалась с трудом.

– Проницатель, – обратился Нарев...

* * *

Орлана поняла, что совершила ошибку, исправить которую ей уже не удастся.

Когда катер летел в инерционном режиме и вдруг отказала система ориентации в пространстве – скисли гироскопы, – ей ни в коем случае не следовало включать тягу. Потому что все направления мгновенно перепутались, так что где теперь находился корабль и куда летела она – угадать было совершенно невозможно. На локаторе виднелось одно лишь пространство, чистое и бесконечное. На локаторе была смерть.

Даже связь умолкла. Видимо, катер ушел слишком уж далеко. Он ведь не был рассчитан на самостоятельные полеты. А если и была тут какая-то возможность перейти на сверхдальнюю связь, то о ней рассказать Орлане и всем другим не успели – или не сочли нужным.

Катер кувыркался. Наверное, так чувствуют себя люди на центрифуге, когда вращение происходит сразу в трех плоскостях. И точно так же кувыркались и мысли, не в состоянии сориентироваться в одном каком-нибудь направлении.

Думалось о том, что лучше всего – сразу открыть фонарь и покончить с душившим ее отчаянием.

Другая мысль: не откроется – она ведь не в скафандре, страховка помешает разгерметизации.

Третья: что случилось с системой ориентации?

Четвертая: катер ведь так и не был опробован после ремонта – инженер, помнится смутно, говорил...

Дальше: хоть бы он остановился – меня сейчас стошнит, не удержусь... А какая разница? Нет, неприятно умирать в грязи...

И еще: голова болит все сильнее – кажется, сейчас треснет...

И потом: зачем я вообще полетела? Никак не вспомнить. Куда?..

Затем какое-то время мыслей вообще не было.

Но что-то жило в глубине – даже не сознания, а в подсознании, наверное: «Живи, борись, захоти, пожелай – и все свершится так. как ты потребуешь! Только соберись с силами, сейчас ведь только тело твое страдает, а дух готов действовать»...

Перед глазами стоял красный туман. На мгновение возникла решимость: собрать все силы – и потребовать! На малое мгновение.

Этого хватило?

Но катер ведь перестало крутить! Он уравновесился. Хотя гироскопы по-прежнему сохраняли неподвижность.

Медленно повернулся в пространстве, как бы нащупывая верный курс.

И каким-то образом сама собою включилась тяга.

На маленьком дисплее катерного компьютера возникло:

«Ничего не делать! Быть спокойно!»

Орлана не обратила внимания на неправильности. Даже не поняла толком, что там написалось. Закрыла глаза, медленно приходя в себя.

Катер ускорялся. Потом тяга стала постоянной. А потом ее снова прижало к креслу: приборы показали, что началось торможение.

* * *

Тело Петрова лежало, распростершись на полу в Центральном посту. Все вокруг снова были так же неподвижны, как и оно. Разве что живые еще дышали, а Петров – нет.

Первый после долгого перерыва вдох он сделал за секунду до того, как загремел резкий, тревожный звон.

Звон означал, что отпущенный кораблю для жизни срок пришел к концу. И уже через секунду все могло закончиться.

Тем не менее Проницателю помогли подняться. Он сказал:

– Готовьтесь принять катер. Он приближается.

Капитан спросил:

– А есть смысл? Время прошло.

– Я знаю. Но я лечу им навстречу. Постараюсь остановить. А вы поторопитесь.

Внутри себя он сам себе удивлялся. Все-таки человеческое тело сильно влияло на ясность мышления. Искажало. Вносило излишнее: чувства, не свойственные чистому разуму.

– А теперь прощайте, – сказал он то, что вовсе не обязательно было говорить.

Ему