Журнал «Если» - «Если», 2011 № 02

— Милый, ты с ним знаком?

— Больше нет, — ответил я и несколько нервно взял жену за руку.

Естественно, очень нелегко превратить социопата в приличного человека. Естественно, Старик не просто укладывал людей под нож и вырезал то, что делало их аморальными типами. Не его методы!.. Процесс должен быть более… гуманным. Более личностным.

Каким бы ни был этот процесс, разве врачи делают не то же самое — таблетками латают химическую или генетическую рану в чьей-нибудь личности? Мы созданы несовершенными, любой из нас. И что означает свободная воля для одержимого, для человека, унаследовавшего склонность к садизму, для того, чье детство, возможно, было чередой мучений? При попечительстве Старика такой человек впервые в жизни будет иметь по-настоящему свободную собственную волю.

Хотя… насколько свободной была моя?

Каким бы ни был этот процесс, прошла молва, что Старик проводит эти хирургические операции в своей арктической цитадели, которую он называл «мое северное убежище», а Джим Отмычка нарек «айсберг-лагерем».

Меня туда взяли только однажды, но я понял, что Старик проводил там немало времени, когда не занимался очередным Делом. Мы прибыли на самолете в маленький канадский городок и уже оттуда предприняли скоростную подземную поездку под тундрой по туннелю — сооруженному когда? кем? Старик не настолько квалифицированный специалист, чтобы самостоятельно совершить такой инженерный подвиг. Никакой тряски в вагончике, будто это не подземка, а пневмопочта, которая доставляла документы в старых офисных зданиях.

Мы оказались в холодном зале, изолированном от остальных помещений. Внутри я успел получить лишь мимолетные впечатления — быстро промелькнувшие перед глазами картинки общего дизайна: под очень высоким купольным потолком располагались комнаты внутри комнат, видимо, сооружение строилось по принципу аттракциона с несколькими выходами в каждом помещении, в дверных проемах виднелись разветвляющиеся коридоры, и все это выполнено в спартанском стиле: ничто не выступало из ледово-голубых стен. В некоторых комнатах на редких полках имелись книги, подстилки и подушки для сидения; мы остановились на кухне, где Старик выложил замороженные блоки рыбы — наш будущий обед, перед тем как вести нас в арсенал, на сбор снаряжения и затем к транспорту.

Мы катались на двухместных снегоходах по плотному снегу, глаза были спрятаны за толстыми защитными очками, которые слишком сильно сдавливали мне скулы. Я оглянулся и увидел, что мы выехали из грани небольшой скалы.

На следующий день, похитив радиомаяк и двух нужных нам безмолвных мужчин (оба теперь лежали без сознания в транспорте Старика), мы вернулись из нашего полярного приключения тем же путем. Тогда я и смог более четко рассмотреть характерные черты ландшафта: отвесную башню изо льда, бескрайние равнины абсолютной белизны, простирающиеся во все стороны, в отдалении — синусоиду горных кряжей.

Раксби пришел на встречу по моей просьбе. Вечером предыдущего дня выпал снег, и утренняя гололедица заставила меня запоздать. Поворачивая за угол около пекарни, я приостановился, удержавшись за кирпичную стену, потом увидел Раксби, который выбирался с пассажирского места своей машины; вторую фигуру внутри автомобиля я рассматривать не стал.

Я рассказал Раксби все. Он попросил меня приблизительно определить размеры и подсчитать расстояния. Два дня спустя я нырнул на заднее сиденье его машины. Его коллега отсутствовал. Раксби открыл компьютер, чтобы показать фотографии со спутника и подвижные трехмерные макеты — увеличенные изображения серых глыб с тех картинок. Определили три вероятных местоположения.

— Вот оно, — указал я на второе изображение. Даже в таком несуразном виде картинка напомнила мои ощущения того дня: санки упруго катятся по белой бесконечности, и меня переполняет великая радость от работы на Старика. Еще я почувствовал ужасный холод того места. Он проникал внутрь, словно клинок убийцы. После этого приключения я несколько дней не мог полностью согреться. Теперь непреходящий холод снова охватил меня.

Раксби захлопнул компьютер.

— Вы поедете с нами, — сказал он, потом подождал, пока я выйду из машины.

В самолете меня охватил ужас: шлем заглушал звуки, болтанка заставляла судорожно хвататься за скобы, вокруг сидели до зубов вооруженные вояки — я был ошеломлен и уже наполовину уверился в абсолютной тщетности мероприятия. Если Старик жив, если он здесь, в арктическом бастионе, если его не предупредили о приближении опасности… Эти «если» создавали вымышленное повествование, в котором ни один символ не мог быть принят на веру. Ближе всего к подобным историям я оказывался, работая со Стариком, и даже те сюжеты иногда разыгрывались в реальной жизни так совершенно или так ужасно, как хотели провернуть дело эти люди.

Когда самолет задрожал особенно сильно, сидящий рядом со мной солдат пояснил: «Это небольшая турбулентность». Ему пришлось кричать, чтобы быть услышанным, и хотя он повернулся в мою сторону, его глаза были крепко зажмурены. Его челюсти непрерывно двигались — он жевал жвачку.

Раксби, одетый, как и все, в комбинезон из плотной темной ткани, враскачку передвигался от скобы к скобе, как человек в вагоне метро; он приблизился ко мне и немного подождал, пока я его узнаю.

— Что? — выкрикнул я, пытаясь перекрыть вой моторов.

— Я не хочу ему вредить, — ответил Раксби, безуспешно пытаясь перекрыть шум самолета. — Не хочу вредить никому.

— Как скажете.

— Так и скажу. Послушай, — он опустился на одно колено и ухватился за мой наплечный ремень, чтобы не болтаться и не валиться с ног. — Последний шанс покопаться в памяти — там были другие выходы?

— Все, что знаю, я вам уже рассказал. Но Старик… — я отвел взгляд на изогнутые стены транспорта и на прижавшихся к ним людей, поглощенных своими мыслями. — Только он знает все, больше никто, — закончил я.

— Мы выведем из строя туннель, как только ударим по убежищу. — Он сфокусировал взгляд в точке позади меня, словно мысленно рисовал там картину того, что произойдет. — Потом будет слишком поздно.

Что я мог сказать? Раксби наблюдал за моей реакцией несколько мгновений, потом поднялся и, шатаясь, поковылял прочь.

Мы опустились на лед даже мягче, чем я полагал возможным. Когда завыли механизмы, открывающие десантный люк, военные организованной шеренгой покинули самолет, пока я намеренно замешкался, возясь с ремнями.

Раксби снова появился рядом и снял с меня шлем.

— Мы в двух милях, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты был во второй машине. Ты это уже видел снаружи, значит, лучше подготовлен и скажешь, где вход.