Еремей Парнов - Собрание сочинений в 10 томах. Том 9. Пылающие скалы. Проснись, Фамагуста

На веранде их встретил плотный мужчина с красным, обветренным лицом и выгоревшими волосами.

— Наливайко, — представился он, крепко пожав Светлане руку. — Вы уж извините, что мы тут без вас распорядились.

— Превосходно распорядились! — засмеялась Светлана, с удовольствием озирая накрытый стол, увенчанный горой дымящегося чилима на дюралевом подносе. — Я не заставлю ждать…

Обрушив на себя весь запас нагревшейся за день воды из душевого бака, она наскоро причесалась, не прибегая к косметике, облачилась в хризолитовое вечернее платье, которое на всякий случай захватила с собой из Москвы, и с показной скромностью явила себя гостям.

— Это я понимаю! — оценил Петр Федорович. — Что скажешь, профессор? — обратился он к припоздавшему Неймарку. — Кинозвезда! — И уже совершенно будничным тоном объявил: — Значит, план такой. Завтра вы все прибываете ко мне, и мы отправляемся в Приморский. Потом переночуем и с утра поедем по району. Я очень рассчитываю на вас, товарищи. У нас же обширные планы: гребешок, мидия, устрицы, о возрождении трепангового промысла подумываем… А ребята какие? Энтузиасты, герои, одно слово — марикультурщики!

— Как-как? — улыбнулась Светлана. — Марикультурщики?

— Что? — подмигнул ей Петр Федорович. — Переиначили на свой лад иностранное слово! Ничего! Главное, что они очень гордятся новой своей профессией. Требуют даже создать свой отраслевой профсоюз… И ведь будет когда-нибудь такой, непременно будет!.. Пока же им нужно помочь, дорогие мои ученые. Они ж в собственном соку варятся, своим умом до всего доходят. Вы уж подскажите им, что к чему.

— Это прямая наша обязанность, — сказал Неймарк.

— Мало трепанга осталось, — вздохнул Петр Федорович. — И гребешка мало. Вот мы поедем, я покажу вам гору гребешковых раковин. Все, что осталось от богатейшей банки. А растет медленно. Годовалая ракушка — с трехкопеечную монету. Ну, мне пора собираться. Надо в совхоз заехать, парторг в отпуск просится. Значит, до завтра?

— Не беспокойтесь, я все приберу, — запротестовала Светлана, заметив, что Астахов начал собирать алюминиевую посуду.

— Занесу по дороге на кухню, — мягко настоял на своем Сергей. — А вы отдыхайте. День выдался трудный, да и встать придется пораньше. Часиков в шесть…

— Кстати, прелестнейшая, — вспомнил Неймарк, — вы тогда были полностью правы. Процент марганца в золе очень высок. Я специально справлялся в лаборатории. Ваши анализы готовы, и вы можете праздновать победу. Особенно богатыми оказались пластинчатые. Весь набор легирующих добавок: никель, кобальт, молибден…

XI

Хоть и белели средь пропыленной колючки верблюжьи ребра, даже костей не осталось от тех, кто проторил дороги в монгольской степи. Скорее всего, они сами возникли, когда загрохотали по караванным тропам колонны трехосных грузовиков. Тяжелые жаркие шины сожрали траву и навеки впечатали в желтую землю свой бесконечный узор.

Порой двойной протекторный след бежал, то уходя, то вновь приближаясь, вдоль трассы, а то и пересекал ее под острым углом, теряясь в глуши. Пологие спуски сменялись подъемами, когда машина взлетала прямо в вещее небо и дух захватывало, как на качелях, и распахивалась такая безбрежность, что сердце сжималось от радости и тоски. Ах что это было за небо над выжженной солнцем равниной! Оно обнимало весь мир, все времена года, ход светил и перемены ветров.

Где-то очень высоко слева густо нависали тучи, и горизонт едва угадывался сквозь отвесные нити дождей. Чуть правее в свинцовом замесе уже проглядывали белила. Щупальца ливня постепенно укорачивались, втягиваясь в живое клубящееся нутро, и рядом с радугой дрожали зарницы. А прямо по ходу безмятежно сияло солнце, туманясь изредка в набежавшей дымке. Слева же от него в сжиженном кислороде морозно дымился алебастровый слепок луны со всеми ее кратерами и цирками. Степь под ней казалась угольно-серой, ночной, и жутко было взглянуть назад, где непостижимо смыкалось кольцо мироздания.

Да и не стоило оборачиваться. За машиной тянулся непроглядный удушливый шлейф. Тончайшей пудрой оседала вековечная пыль на ресницах, забивала ноздри, першило во рту. Выбирать, однако, не приходилось. Ехать в раскаленной кабине с задраенными окнами было совершенно невыносимо.

Укачанная тряской и жарким всепроникающим светом, Лебедева временами проваливалась в вязкое забытье. Задремав на короткое мгновение, она пробуждалась освеженная и с жадным любопытством высовывала голову. Степной волнующий ветер упруго овевал разгоряченное лицо, трепал волосы, схваченные косынкой, бередя душу незабвенным дурманом полыни. Перебегали дорогу проворные полевки, посвистывали, вытягиваясь в столбик, сурки, и длинноногие тощие лисы без опаски разбойничали в чистом поле, где от нового века останутся только потерянные железки машин. Их много ржавело по сторонам — лопнувших рессор и распотрошенных фильтров, болтов да гаек. И даже на вершинах холмов, где, по древнему обычаю, складывали в честь духов каменные кучи — обо, высились теперь пирамидки протертых скатов с пучком ковыля в черной кружке цилиндра.

Былинной была и былинной пребудет вековечная вольница. Как гнали ветры, так и погонят перекати-поле навстречу скачущим табунам. Как стерег свои владения степной сарыч или орлик, так и качается он в восходящих потоках, растопырив острые перья на кончиках крыл. И зорко примечает каждую мелочь вокруг, и не торопится пасть на добычу. В запасе у него вечность.

Анастасия Михайловна думала о древних кочевьях. Вспоминая страшные маски, которые видела во дворце чойжина — оракула, она интуитивно понимала теперь безвестных аратов, ловивших веления неба в камне и радуге, пустоглазом черепе под ногою и облаке, подпаленном зарей.

Эта поездка на «Волге» старой модели в дальний северо-западный аймак, где временно обосновалась комплексная геологическая экспедиция, и в самом деле чем-то напоминала кочевье. Они останавливались у первой попавшейся юрты, входили как к себе домой под гостеприимный кров, где незнакомые люди привечали их, словно близких друзей.

Вместе с сопровождавшим ее прошлогодним выпускником кафедры Лобсаном Дугэрсурэном и шофером Сандыгом Лебедева садилась на ковер и, пока обрадованные хозяйки жарили баурсаки и вытапливали пенки, пила душистое кислое молоко. Вначале она дивилась той непоколебимой уверенности, которую проявлял, принимая знаки уважения, милый, застенчивый, как девушка, Лобсан. Чувствуя себя незваной гостьей, стеснялась есть, а переночевав, торопилась с отъездом. Но радостное оживление хозяев было столь непосредственно и непринужденно, что она в конце концов успокоилась. Не то чтобы вовсе привыкла, но страдать от неловкости перестала. И уже не пыталась отдаривать, раздав после первой ночевки молодым хозяйкам и детворе нехитрые московские сувениры.