Кирилл Бенедиктов - Блокада. Книга 2. Тень Зигфрида

Ночь прошла тихо. В городе таких нежилых домов наверняка была не одна сотня, и вряд ли НКВД проверял их все. Да и вообще вряд ли проверял.

Вечером Рольф наведался к Свешникову, но тот ничего еще не узнал — оказалось, что накануне у него умер сосед, и он весь день провел, занимаясь похоронами. Рольф вернулся в особняк крайне раздосадованный.

На следующее утро коммандос, не разжигая огня, позавтракали остатками сала и сваренными вкрутую яйцами. Сильно истощившиеся за последние два дня запасы и вдохновили Хагена на его шутку.

— Не переживай, Хаген, — сказал Рольф. — Мне показалось, с утра я слышал мяуканье.

— Надеюсь, так долго мы здесь не задержимся, — Бруно осторожно подошел к окну и выглянул в щель между шторами. — Хотя старик мог бы и поторопиться. Боюсь, Рольф, мы идем по ложному следу. Нам надо найти того «крота», о котором говорил шеф.

— Как ты его здесь найдешь? — усмехнулся командир группы «Кугель». — Выйдешь на Невский проспект с шарманкой и запоешь «Ах, майн либер Августин»? Всех немцев интернировали из города давным-давно.

— Он жил здесь под русским именем, — возразил Бруно. — И если он его не сменил, то мы могли бы найти его через того же Свешникова.

Рольф задумался. Скорцени сообщил им кличку агента — Раухер[9] — и имя, под которым он жил в Ленинграде в тридцать шестом году — Николай Леонидович Морозов. Когда-то, восемь лет назад, связь с Раухером осуществлялась через ленинградскую филармонию. Связнику следовало прилепить к сиденью одного из кресел последнего ряда записку, в которой говорилось, где и во сколько влюбленный кавалер ждет свою даму сердца. Простейшая система условных знаков меняла места свидания так, чтобы контрразведчики не смогли бы ни о чем догадаться: если в записке говорилось, например, «у Исаакия в шесть», а в правом верхнем углу было нарисовано сердце, это означало «у Таврического дворца в семь», а если в левом нижнем, то «у входа в Летний сад в восемь», и так далее. Когда Скорцени рассказал им об этой системе связи, Рольф, который терпеть не мог классическую музыку, мимолетно пожалел «крота» — тому приходилось едва ли не ежедневно посещать филармонию. Но теперь слова Бруно подтолкнули его мысль в другом направлении.

— Даже если он и сменил имя, — усмехнулся Рольф, — я, кажется, знаю, как его найти.

Он аккуратно вытер голубоватое лезвие опасной бритвы и убрал ее в кожаный футляр. И футляр, и бритва были сделаны в Золингене, но коммандос хорошо знали, что многие советские солдаты предпочитали трофейные бритвы советским.

— Ничем не могу вас порадовать, молодой человек, — сокрушенно развел руками Свешников, когда «лейтенант Гусев» вновь явился навести справки о Льве Гумилеве. — Такого человека в картотеке справочной службы не значится. Есть, правда, некая Елена Гумилева, родившаяся 14 апреля 1919, может быть, родственница?

— Все возможно, — кивнул Рольф. — Вы записали ее адрес?

Свешников втянул сморщенную шею в плечи, отчего сразу стал похож на черепаху.

— Нет, не догадался… ай-яй-яй, старая моя голова… надо же было, конечно, записать…

— Ничего, — успокоил его Рольф. — Мы с товарищами задержимся в городе еще на пару дней, так что если вы сможете достать мне адрес этой Елены Гумилевой к завтрашнему вечеру, все будет в порядке.

— Конечно! — Свешников прижал к груди тонкие руки. — Разумеется, я запишу его завтра. Извините, ради Бога, что я сегодня так опростоволосился. Знаете, как говорят — и на старуху бывает проруха…

Этой русской пословицы Рольф не знал, и поэтому немного напрягся. Но Свешников явно не имел в виду ничего важного.

— Знаете что, Федор Степанович, — сказал он, когда Свешников перестал сокрушаться по поводу своей дурной головы, — если вы уж все равно завтра будете снова рыться в картотеке, не сочтите за труд, отыщите мне Морозова Николая Леонидовича, дату рождения не знаю, а лет ему сейчас должно быть около сорока. Хорошо?

Свешников посмотрел на него с легкой укоризной.

— Милостивый государь, вы, должно быть, полагаете, что это так легко — найти в трехмиллионном городе человека с именем Николай Морозов? Ладно еще Лев Гумилев, все-таки редкая и славная фамилия, да и имя не слишком распространенное, а Колей Морозовых в Ленинграде далеко не один человек! Как вы себе это представляете?

— А я дам вам подсказку, — улыбнулся Рольф. — Этот Коля Морозов до войны работал — а может, и сейчас работает — в ленинградской филармонии.

К следующему вечеру у них было два адреса — и только две плитки горького шоколада. Группу «Кугель» не готовили для длительного выживания в условиях блокадного города, она должна была, оправдывая свое название, пронзить его навылет, точно пуля.

— Начнем с Елены, — решил Рольф. — Литейный, 36. Это тут недалеко.

Когда они уже выходили из особняка, смутное предчувствие заставило Рольфа остановиться.

— Вот что, — сказал он, — пойдем порознь. Я впереди, метрах в ста, вы за мной.

— Почему? — спросил Хаген.

— Просто так.

Город окутывали светлые балтийские сумерки. Рольф шел по пустынной улице, на ходу придумывая легенду для Елены Гумилевой. В данных обстоятельствах требовалась универсальная легенда, обходящаяся без поддающихся проверке деталей. Можно, конечно, представиться сотрудником милиции — соответствующий документ у Рольфа имелся. Это избавило бы от лишних вопросов, но сделало бы сам визит психологически недостоверным: как может милиция не знать, где находится советский гражданин?

Патруль вырос словно бы из-под земли. Двое красноармейцев с винтовками за плечами и широкоплечий капитан с ромбами НКВД перегородили Рольфу дорогу.

— Проверка документов, — сообщил капитан, цепко поглядывая на Рольфа снизу вверх. — Предъявите, товарищ лейтенант.

Рольф вытащил пачку документов и протянул капитану. Тот внимательно изучил бумагу, подписанную контр-адмиралом Смирновым, и удивленно поднял брови.

— Радиоразведка, значит? И что офицер берегового отряда делает в Ленинграде?

Капитан Сергей Смыков полгода назад окончил училище НКВД имени Клима Ворошилова. В апреле училище перевели в Саратов, а Смыков остался защищать родной город от разной нечисти. Осенью сорок первого, когда голод уже начал собирать первую жатву, в булочную, где в очереди за хлебом стояла сестренка Смыкова, Галя, ворвался провокатор и принялся разбрасывать хлеб с прилавков, крича: берите! берите все без карточек! коммунисты хотят уморить вас голодом! в городе полно хлеба! Когда его попытались задержать, провокатор легко разбросал слабых от недоедания людей и убежал. При этом он так толкнул Галю, что она ударилась затылком о чугунную батарею и через несколько дней умерла.