Колин Уилсон - Страна призраков

Приобщась к этому опыту, Найл разом понял, что хамелеоны по-своему все же подобны людям. Так же как и у людей, дни у них проходят во всевозможных заботах. Им, как хранителям здешних мест, надлежит ежедневно совершать обход — поодиночке или парами, — обеспечивая связь с деревьями, кустами и всяческой живностью: кротами, земляными червями, змеями, лягушками, ящерицами. Эти создания в силу неразумности живут между собой невнятно, в некоем полусне. Задача хамелеонов — служить им эдаким мостиком, заставляя сознавать друг дружку, обеспечивать неброское единение, которое передается от всего всему: от клещей и личинок — мышам-полевкам и белкам, от водоплавающих — пернатым.

Так что людское представление о природе как о чем-то полном конфликтов и противостояний — не более чем заблуждение. И в натуре хамелеонов создавать гармонию, точно так же как музыкант интуитивно стремится создавать красивые звуки.

Найл задумался, какую же роль в этой гармонии играют тролли. Доступ к умам хамелеонов тут же дал ответ. Их задача — преображать сырую, первозданную энергию Земли — электрическую силу молний, пьезоэлектрику кристаллов — в живую энергетику, способную питать почвенные микроорганизмы, которые в свою очередь придают живую ауру самой Земле. Каждый тролль подобен электростанции. Вот почему им приходится быть такими массивными, даже жутковатыми — тот же тролль, что сопровождал их к священному озеру, весил столько, сколько бы весила гранитная глыба аналогичных размеров. Водятся тролли там, где в изобилии встречается кварц — а именно в местах вроде священной горы и долины Мертвых.

В отличие от необъятных задач троллей, деятельность хамелеонов варьируется в зависимости от времени года. Скажем, сейчас, в канун зимы, когда природа готовится к долгому сну, забот у них поменьше. Но и при этом, собираясь вместе на исходе дня, им есть о чем друг другу рассказать — ни дать ни взять односельчане у себя в корчме. Их язык — это язык ритмов и образов, за которым — фоном — немолчное сознавание шума ветра и журчания воды. Сами слоги этого языка сравнимы со звуками ветра, налетающего на препятствия вроде деревьев, или же ручья, наскакивающего на голыши и гальку.

А потому, «слушая», как двое хамелеонов описывают (слова у них звучали не в унисон, а неким контрапунктом) лесистый склон холма, где мышиное семейство угнездилось в корнях того же дуба, что и сова, Найл чувствовал себя вроде незнакомца, который по случайности подслушивает разговор двоих друзей: как бы и дела особого нет, но все равно любопытно.

Тут произошло нечто из ряда вон. Найл уже не «слушал» беседу и в пещере тоже не находился. А был он на расстоянии нескольких миль, на том самом холме, и наблюдал, как идут дела у мышей в их гнезде, что в корнях дуба. Все здесь было предельно реалистично: полускрытая тучами луна, шелест сучьев на ветру, шуршание древоточцев в подгнившей коре. И хотя он был полностью уверен, что по-прежнему находится в пещере хамелеонов, все здесь смотрелось до такой степени достоверно, что убедить его в обратном тоже не составило бы труда.

Свидетельства были налицо. Найл полностью вошел в ментальный мир хамелеонов. Ясно, что способность запоминать реальность иных времен и мест была у них развита несравненно сильнее, чем у человека.

Ему уже довелось однажды испытать нечто подобное. Во время аудиенции, когда великий воитель Хеб Могучий рассказывал о противостоянии людей и пауков, верх в котором одержали восьмилапые, Найла, помнится, коробило от того реализма, с каким представали перед ним сцены расправы над собратьями. Но возможно, с реальностью рассказ отождествляло тогда его собственное воображение.

Внезапно Найл перенесся обратно в пещеру — но, как оказалось, на считанные мгновения. На этот раз один из хамелеонов повествовал о бедственном положении, в котором оказались рыбы, обитающие ниже по течению. В прошлом году сильный разлив повредил заводь, в которой многие из них проводили зиму, беспечно зарывшись в ил или упавшую на дно листву. Найл воочию увидел вывороченные бешеным напором воды деревья, сметенные паводком залежи ила, тщетно борющихся с течением выхухолей, из которых многие разбились в лепешку или утонули. Вспомнилось во всех деталях и то, как он сам однажды едва не пошел ко дну. Видение было таким реалистичным, что Найл невольно глотнул воздуха, как будто ему и впрямь предстояло вот-вот с головой окунуться в пенистый водоворот.

То, что произошло дальше, повергло его в замешательство.

Вдруг подумалось, что при таком быстром течении его заплечную суму вполне уже могло унести в море.

Мысль эта мгновенно поступила в общее русло сознания, а поскольку Найл был гостем, внимание ей было уделено в первую очередь.

Тотчас последовал ответ, что он увидел не реку, которая под городом пауков, а другой поток, сбегающий с гор на северо-востоке. А его суму вполне могло прибить к топкому берегу, куда нередко выносит трупы рабов.

Найл увидел эту сиротливую болотистую низменность в двадцати милях от паучьего города. Ущербный свет чахнущей луны над горизонтом делал ее еще более унылой. Чувствовался запах гниющей растительности. Вид довершала разбухшая туша с выклеванными глазами. Что и говорить, место еще то.

В камышах неподалеку Найл оторопело разглядел свою заляпанную грязью суму.

— Э, да вот же она! — воскликнул он, вне себя от изумления, и только тут понял, что все ее видят ничуть не хуже.

От нелепого выкрика картина истаяла, и он опять очутился в пещере.

Вид меркнущей луны дал понять, что ночь уже на исходе; пора бы и двигаться в путь. Однако мысль Найла оказалась услышана, и когда он собрался вставать, старший из хамелеонов сказал, что не одобряет его затеи идти при свете дня: слишком опасно. Лучше внять совету и дождаться наступления темноты.

Найл пояснил, что времени в обрез:

«У меня болен брат, и я должен найти ему снадобье».

«Но людям нужен сон, — последовал ответ. — Безопаснее спать здесь, чем снаружи».

Найл попытался объяснить:

«Но мы спим, лишь когда устаем. А я не устал».

«Это потому, что ты находишься среди нас— К Найлу обращались как бы от единого лица. — Когда окажешься один, почувствуешь усталость».

Найл нутром чуял, что так оно и будет. Но сна и вправду не было ни в одном глазу.

Сложность заключалась в том, что хамелеоны никогда не испытывали сонливости. Утомившись, они просто делали передышку, пригубляя при этом свою изумительную зеленоватую чудо-воду. А их интерес друг к другу, взаимное приобщение к мыслям и чувствам соплеменников делали такое понятие, как сон, просто неуместным.