Роджер Желязны - Хроники Амбера. В 2 томах. Том 1

Все вышеописанное успело произойти, пока я преодолевал те самые десять метров. Когда я достиг поля битвы, там не было никого и ничего, кроме арбалета, который я разломал ногой.

Ну вот, и опять все в подвешенном состоянии, опять не видно конца! Сколько еще, спрашивается, будешь ты преследовать меня, о брат мой? Сколько еще должен я пройти, чтобы разобраться с тобой окончательно?

Я спустился на тропу. Звезда еще не умерла; пришлось завершить Брандову работу. А не ошибся ли я в выборе профессии? Подобные сомнения одолевают меня все чаще и чаще.

Глава 7

Миска сахарной ваты.

Я перевалил через горы и теперь созерцал раскинувшуюся внизу долину. По крайней мере, я полагал, что внизу раскинулась долина; сахарная вата, наполнявшая миску — то ли облака, то ли туман, — не позволяла видеть ровным счетом ничего.

В небе один из красных мазков помаленьку желтел, а другой — зеленел. Я немного приободрился — примерно так же вело себя небо в прошлый раз, когда меня занесло на край всего сущего.

Я вскинул мешок на спину и начал спускаться по тропе. Ветер постепенно стихал. Вдалеке погромыхивала гроза — та самая, от которой я убегал. А вот Бранд, он-то куда делся? По какой-то не совсем ясной причине я был уверен, что не скоро увижу рыжего своего братца.

На полпути вниз, когда туман только-только начал подступать ко мне и окутывать мои ноги, я высмотрел какое-то дряхлое дерево и решил вырезать себе посох.

Расставаясь с одним из нижних сучьев, дерево громко взвизгнуло.

— Будь ты проклят! — проскрипело затем нечто вроде голоса из ствола.

— Ты — разумный? — удивился я. — Извини, пожалуйста.

— Я потратил на отращивание этой ветви чертову уйму времени. Хочешь ее сжечь?

— Нет, — ответил я. — Я хотел обзавестись посохом. Мне предстоит долгий путь, и все пешком.

— Через эту долину?

— Абсолютно верно.

— Подойди-ка поближе, чтобы я получше тебя ощутил. Есть в тебе какое-то такое сияние.

Я шагнул вперед.

— Оберон! — воскликнуло дерево. — Мне знаком этот Камень.

— Нет, — покачал я головой, — не Оберон. Я всего лишь его сын. Ну а Камень — да, он при мне. Необходимая для моей миссии принадлежность.

— Тогда бери часть меня, а вместе с ней — и мое благословение. Не раз и не два давал я твоему отцу сень и укрытие. Это же он меня, собственно, и посадил.

— Неужели? Чего только мой папаша в жизни своей не вытворял, но никогда не видел, чтобы он сажал деревья.

— Я — не просто дерево. Он посадил меня здесь, чтобы отметить рубеж.

— Какой рубеж?

— Я — предел Порядка. Или Хаоса, это уж с какой стороны посмотреть. Я отмечаю границу — за мной действуют совсем другие законы.

— Какие законы?

— Кто знает? Не я, это уж точно. Я — лишь произрастающая башня мыслящей древесины. Но этот посох, мой сук, может сослужить тебе добруюслужбу. Высаженный в почву, он способен чудесным образом расцвести в любой стране и в любых климатических условиях. А может в общем-то и не расцвести. Кто знает? Но ты, сын Оберона, ступай с ним в то место, куда лежит твой путь. Я чувствую приближение грозы. Прощай.

— Прощай, — сказал я. — Спасибо.

Я повернул и продолжил спуск. По мере того как туман сгущался, красноватый его оттенок бледнел, а затем и вовсе исчез. Я скептически покачал головой, вспоминая говорящее дерево, однако посох и вправду сослужил мне добрую службу, особенно на ближайшем участке: тропа была на редкость неровная и каменистая, а видимость — почти нулевая.

Затем немного прояснилось. Скалы, стоячий пруд, какие-то маленькие корявые деревья, сверху донизу облепленные мхом, запах гнили и запустения… Я поспешил дальше.

С вершины одного из деревьев на меня косилась черная птица. Она лениво взмахнула крыльями и полетела прямо ко мне. Недавние события заставляли меня относиться к птицам с некоторой настороженностью; мало удивительного, что я робко попятился, когда она стала кружить над моей головой. Но все завершилось благополучно — птица опустилась на тропу передо мной и начала критически изучать меня левым глазом.

— Да, — объявила она свое решение. — Ты — тот самый.

— Который «тот самый»? — поинтересовался я.

— Тот самый, кого я буду сопровождать. Ты ведь не возражаешь, чтобы за тобой следовал зловещий ворон, предвестник несчастий, верно, Корвин?

Пташка весело хихикнула и сплясала нечто вроде джиги.

— А если бы и возражал — как я могу тебе помешать? Да, кстати, откуда ты знаешь мое имя?

— Я жду тебя, Корвин, с начала времен.

— Ну и как, не соскучился?

— Не так уж это и долго, в этом-то месте. Время есть то, что ты с ним делаешь.

Я двинулся дальше и миновал ворона, не останавливаясь и не оглядываясь. Секунду спустя он обогнал меня и опустился на камень, чуть правее тропы.

— Меня звать Хугиnote 30, — представился он. — А ты, смотрю, прихватил с собой обломок старика Иггаnote 31.

— Игга?

— Этот старый надутый пень, который стоит у входа в долину и никому не разрешает посидеть на своих ветках. Вот уж, наверное, взвыл он, когда ты оттяпал у него кусок.

Звонкий, мелодичный смех Хуги абсолютно не вязался с его мрачной внешностью.

— Он весьма достойно смирился с утратой.

— Это он умеет!.. Да и что ему оставалось? Ну и какой тебе, спрашивается, с этой штуки толк?

— А вот такой! — Я замахнулся на разговорчивого пернатого.

Он испуганно перепорхнул на пару метров.

— Эй, ты что! Так не шутят!

Я расхохотался:

— А я думал — шутят.

И пошел дальше.

Долгое время я пробирался по какой-то болотистой местности. Иногда случайный порыв ветра от-носил туман в сторону; тогда я спешил, чтобы пройти побольше, пока просвет не затянулся. Порой до меня доносились обрывки музыки — медленной и торжественной, исполняемой на каких-то струнных инструментах. Я пытался определить, откуда раздается эта музыка, но не мог.

Вот так и хлюпал я по этой болотине, пока не услышал слева окрик:

— Чужестранец! Остановись и воззри на меня!

Я опасливо остановился. Воззришь тут, когда сквозь эту мерзость ничего не видно.

— Привет, — сказал я. — Где ты там?

В этот момент туман разошелся, и я разглядел огромную голову. Тело, которому принадлежала эта голова, — тоже, надо думать, огромное — по плечи ушло в трясину. Кожа на лысой, как колено, башке была молочно-белая и бугристая — нечто вроде грубо обработанного мрамора. Глаза располагались точно на уровне моих; по контрасту с мертвенной белизной лица они казались черными, как уголь.