Сергей Абрамов - Однажды, вдруг, когда-нибудь…

Игорь взял пакет, на котором ничего не было написано, — просто чистая обёрточная бумага да коричневая клякса сургуча — и сунул его за пазуху.

— Дойду.

И в это время за окном раздался пронзительный свист. Пеликан замер, повернув голову к окну. А дядя Матвей спокойно, даже, показалось, лениво произнёс:

— Тика?ем. За мной, хлопцы.

15

Из соседней комнаты низкая, в половину человеческого роста, дверь вела на чёрную лестницу. Дядя Матвей чуть задержался, пропуская Пеликана и Игоря, и уже было слышно, как кто-то ломился в парадную дверь, грохотал железом по железу.

— Колька уйдёт? — спросил, как ругнулся, Пеликан.

— Колька шустрый… А Сома они не углядят…

Промчались по тёмному коридорчику, выскочили в большой подвал, заваленный углём.

— На улицу! — крикнул Пеликан, вытаскивая из кармана наган.

И только увидев его в огромной лапище Пеликана, в доли секунды заметив игрушечную малость оружия, даже потёртость какую-то, будто им гвозди забивали, Игорь внезапно осознал, что всё происходит в действительности, что опасность реальна, что сейчас Пеликан станет стрелять, и дядя Матвей тоже сжимает пистолет — системы Игорь не знал, — понял всё это, ожидая привычного за последние дни чувства страха, мерзкого холодка в животе и… не почувствовал ничего. Ничего, кроме ясной и чёткой мысли: Лида! И сказал растерянно:

— Лида!

— А-а, чёрт! — Пеликан остановился, как налетел на какую-то преграду, выругался матерно. Дядя Матвей положил ему руку на плечо:

— Не пори горячку… — Прижав правую руку с пистолетом к груди, неловко как-то он подкрался к двери, чуть приоткрыл её, приблизил лицо к щели. — Пусто!

Рванул дверь, выскочил наружу, притиснулся спиной к стене. Махнул рукой: давай, мол…

Пеликан вышел следом, встал, не скрываясь.

— Дядя Матвей, Игорь, шпарьте задами. Двор, куда они вышли, узкий тоннель, задавленный с одной стороны глухой кирпичной стеной какого-то здания, а с другой — деревянным, тоже глухим, доска к доске, забором, тянулся метров на тридцать, упираясь опять-таки в стену дома, в деревянную декорацию. Игорь намеренно подумал: «Декорация». В окнах, выходящих с двух этажей в двор-туннель, никого не было, никто не заинтересовался ни шумом, ни топотом, ни даже звероватого вида мужиком с наганом. Лишь в распахнутом окошке на втором этаже полоскалась под ветром ситцевая, в синий горох занавеска да цвёл фиолетовым цветом незнакомый Игорю куст в горшке.

Если бежать, так именно через этот дом, в дверь, открытую настежь, в чёрную пустоту за ней.

— А ты? — Дядя Матвей смотрел на Пеликана и — этого Игорь понять не мог, в голове не укладывалось! — улыбался!

— Девка-дура, ехали бояре!…

Дядя Матвей торопливо сказал Игорю:

— Беги, пацан, бегом беги. Помни: пакет у тебя. Ничего сейчас нет важнее… — И повторил как заклинание: — Беги, беги…

Игорь, поминутно оглядываясь, побежал к дверям деревянного домишки, но на пороге остановился. Что-то держало его, не позволяло так просто взять и помчаться куда глаза глядят, подальше от опасности, от перестрелки, от погони, от всех традиционных атрибутов приключенческого фильма, в который его опрометчиво завела чужая лихая память. Ничего ему, к примеру, не стоило отключиться от неё, оказаться в привычном мирном времени, в своём времени, оставить здесь всё как есть — без финала, не решая, каким ему быть.

Своя рука — владыка… Ничего не стоило? В том-то и дело, что цены за такой поступок Игорь не поднял бы, как говорится, не вытянул. И бежать — даже спасая пакет! — он тоже не мог.

Дядя Матвей вслед за Пеликаном тоже одолел забор. Игорь пощупал рубаху: на месте пакет. Поглубже запихнул её в брюки, расправил складки. Чего ждать?…

Рванул к забору, подтянулся и оказался в переулочке, который, видимо, отходил притоком от Кадашевской улицы. Тихо здесь было, патриархально, трава росла, цветочки у забора — лютики или как их там… Идиллия!

И в это время — впервые! — раздались выстрелы. Уж на что Игорь штатский человек, а смог понять: из разного оружия стреляют. Один оружейный голосок потоньше, позвончее, а второй — грубее, басовитее.

С Кадашевской улицы в переулок на полном ходу свернула извозчичья пролётка. Игорь видел высоко задранную морду коня, пену на губах и выпученный безумный глаз его. На передке во весь рост стоял белоголовый парень в жёлтой рубахе навыпуск, свободно держал вожжи, размахивал над головой то ли кнутом, то ли просто верёвкой. А в самой пролётке, согнувшись, сидел дядя Матвей, своим телом прижимая кого-то к сиденью. Кого?… Они промчались мимо, не обратив внимания на прижавшегося к забору Игоря. Дядя Матвей приподнял голову — только седая макушка показалась над откинутым кожаным верхом пролётки, — положил на него руку с пистолетом и дважды выстрелил назад. С гиканьем, под выстрелы, влетели в переулок трое конных с шашками наголо, проскакали мимо, чуть не задев Игоря, обдав его горячим ветром погони. Вестерн!…

Но ведь кто-то лежал в пролётке — раненый или убитый? Кто? Лида?…

В вестерне герои не умирают. Они в итоге женятся, получают наследство и танцуют на свадьбе весёлую мазурку или кадриль. А здесь стреляли настоящими пулями, и они убивали или ранили, и кровь текла настоящая, красная, горячая…

Игорь, невесть зачем пригибаясь, добежал до Кадашевки и выглянул из-за угла на улицу. То, что он увидел, было неправдоподобным, невероятным, этого просто не могло быть… Он хотел шагнуть, но ноги не слушались. Они стали ватными и неподвижными, вернее, их просто не было. Пришлось ухватиться за холодную шершавую стену дома, чтоб не упасть…

Прямо на мостовой, у подъезда, в который недавно вошёл Игорь, лежал, раскинув руки, уткнувшись лицом в булыжник, Пеликан, лежал неподвижно, и чёрная лужица крови застыла у его головы. А рядом всё в том же нелепом брезентовом балахоне, сжимая в кулачке обшарпанный наган Пеликана, стоял старик Леднёв. Он стоял, будто вросший в мостовую, над телом Пеликана и смотрел на трёх офицериков, на трёх новеньких, с иголочки, офицериков, на смеющихся мальчиков из интеллигентных семей, которые, в свою очередь, смотрели на профессора, на этакое брезентовое патлатое чудище и весело смеялись, И вовсю светило солнце, и небо было чистым и высоким, и сверкали на узких офицерских плечиках странные витые серебряные погоны.

Они всё ещё смеялись, им было весело — остроумным парням, таким же, по сути, как и те, в дальнем-предальнем будущем, в тёмном дворе у магазинных ящиков. Они не перестали смеяться даже тогда, когда Леднёв медленно вытянул руку, удлинённую тонким наганным стволом, когда, прищурившись, нажал спусковой крючок. И громыхнуло в руке, вспыхнуло короткое пламя, и оборвал смех один из серебряных орлов, нелепо, будто сдаваясь, вскинул к небу руки и опрокинулся на спину.