Вероника Кузнецова - Дневник штурмана

Я сегодня много думала о первом штурмане. Он высокомерен со мной и бортинженером, явно очень горд, но распоряжениям мистера Уэнрайта подчиняется безропотно, даже когда они задевают его самолюбие. Ведь это же неестественно, как-то не по-человечески. Даже я, не будучи помощником командира, порой готова сразиться с англичанином, а мистер Форстер, второе лицо на корабле, способный придираться ко мне по каждому поводу, никогда не возражает и с точностью следует всем указаниям своего командира. Мне такая терпимость непонятна. Или он, как некоторые служаки, всегда угодлив с начальством и груб с подчинёнными? Если бы не этот начальственный тон, который пробивается в его разговоре со мной и бортинженером, я бы, пожалуй, даже уважала его за умение подавлять спесь, но высокомерие с нами губит его в моих глазах.

Сергеева пугает меня своими странными высказываниями. Они давят на мою психику, заставляя предчувствовать всякие ужасы, и я опасаюсь новых встреч с ней. Я даже завтракать шла неохотно, с твёрдым намерением повернуть назад в спасительную рубку, если увижу её в столовой, но её там не было, и я торопливо и бездарно, думая лишь о ней, проглотила какую-то еду и вернулась на своё рабочее место. Там, в тишине, когда я быстро проделала всё, что мне положено было сделать, меня, наконец, осенила одна очень хорошая идея по использованию свободного времени, которого у меня имелось в избытке, но в чём открыто признаваться, занимаясь вещами, далёкими от работы, в этом обществе тружеников не хотелось. Я так до сих пор и не могу понять, зачем бортинженеру постоянно обходить свои владения. Не иначе, как ему тоже стыдно в свободное время заняться чем-то посторонним. Мистер Форстер усерден не в меру, но ему приходится посвящать несколько часов сну, так же, как и командиру. И вот, мучаясь от безделья, я решила воспользоваться стечением обстоятельств и поработать над ещё одной идеей по изменению режимов скоростей, но уже не на поворотах, а на взлёте, однако благодаря использованию поворотов. На своём корабле, где я хозяйка, у меня много других занятий, мешающих научной работе, а здесь для неё идеальные условия.

Я работала почти час, нащупывая конец нити, за который можно было бы ухватиться и начать раскручивать клубок цепляющихся друг за друга мелких соображений, которые потом и составят идею в целом.

— Мисс Павлова, чем вы занимаетесь? — осведомился первый штурман.

Я объяснила, рассчитывая, что ему как собрату по профессии будет интересно ожидавшееся новое решение старой проблемы, но ошиблась. Губы мистера Форстера крепко сжались, подбородок вздёрнулся вверх, лицо потемнело и весь его облик говорил о приступе гнева и раздражения.

Запомните, мисс, что вы зачислены в экипаж «Эдвенчера», чтобы работать, а не заниматься личными делами.

— Я уже сделала всё, что нужно, сэр, и мне абсолютно нечем заняться, — ответила я.

Первый штурман оглядел меня с властным высокомерием.

— Если вам абсолютно нечем заняться в полёте, то ничем не занимайтесь. Я запрещаю вам использовать компьютер в личных целях. К своим изысканиям вернётесь в более подходящее время, на своём корабле, если ваш командир это позволит.

Я человек очень спокойный, но непонятные запреты мистера Форстера меня взбесили. Никогда не слышала, чтобы штурману запрещалось пользоваться одним из компьютеров для разработки новых режимов полёта.

— Это ваш личный запрет, сэр, или это какие-то новые правила, о которых я не знаю?

И вот тут-то я случайно произнесла фразу, заставившую первого штурмана умолкнуть.

— Наверное, мне следует сначала спросить у командира, запрещает он такие работы или одобряет.

Мистер Форстер притих и, подумав, примирительно сказал:

— Конечно, я не могу запретить вам пользоваться компьютером, мисс, но хочу лишь напомнить, что прежде всего вам надо помнить о вашей непосредственной работе. Я не могу сказать, что вы плохой штурман, но вы очень невнимательны. Например, вчера, когда вы снимали показания с приборов, вы неправильно прочитали число. Надеюсь, что больше этого не повторится, но опасаюсь, как бы из-за ваших посторонних занятий не пострадало дело.

— Оно не пострадает, сэр, — заверила я его.

Теперь надо ожидать, что первый штурман при каждом удобном случае станет напоминать мне о вчерашней оговорке, но зато я выяснила, что он боится объяснений с командиром, когда чувствует себя неправым. Мне и самой надо было до этого додуматься, ясно ведь, что самолюбивому человеку очень трудно признавать свою ошибку, поэтому, чтобы не ставить себя в столь неприятное положение, умный гордец постарается сделать всё возможное, чтобы не доводить дело до сведения командира, способного не только отменить его приказ, но и заставить своего помощника извиниться. Если действовать умно, то можно здорово облегчить себе жизнь, используя слабость моего непосредственного начальника, или, по крайней мере, избежать незаслуженных и оскорбительных нападок. Но при этом необходимо соблюдать меру и не переусердствовать.

На всякий случай, во избежание всех возможных недоразумений, я спросила у мистера Уэнрайта, когда он пришёл, могу ли я воспользоваться компьютером для проверки новой теории взлётов. Краем глаза я убедилась, что спина первого штурмана напряглась. Очевидно, он ждал, что я на него нажалуюсь.

— Вашей собственной теории, мисс? — пожелал уточнить механизм.

— Да, сэр.

— Конечно, мисс Павлова.

Мне кажется, он был даже доволен, что у меня появился интерес к новой теории взлётов, а не к делам пассажиров.

Ну, делами пассажиров я не забыла поинтересоваться, несмотря на увлечение работой. Придя в столовую, я прежде всего посмотрела на Серафиму Андреевну. Она сидела на своём месте молча, в тревожной задумчивости, и лишь иногда вскидывала свои ведьмины глаза на кого-то из обедающих. Иван Сергеевич, который, должно быть, услышал от неё много странных высказываний, был не так оживлён, как прежде, но вынуждал себя принимать участие в общем разговоре, чтобы не было так заметно его угнетённого состояния духа. Мистер Уэнрайт, уловивший нашу вчерашнюю реакцию на заявление Сергеевой о мёртвых, скользил порой по нашим лицам спокойным, почти равнодушным взглядом. Командиру и полагается за всем следить, всё замечать, и тем внимательнее, чем труднее и опаснее экспедиция. Хотелось бы мне понять, как много видел мистер Форстер, сидящий с другой стороны от меня, но он молчал и вопросов мне не задавал, так что я не могла ничего предположить. А уж о мистере Гюнтере я вообще не могла судить. Я даже не знала, как он относится к своему соотечественнику, мистеру Шнайдеру.