Александр Шуваев - Книга Предтеч

Сомнения мои относительно сроков извлечения кристалла разрешились исключительно просто: просто однажды я увидел, что энергия перестала потребляться совсем, хотя среда, анализ которой мне с некоторых пор просто страшно делать, - чтобы не свихнуться, продолжала светиться. Кристалл же, наоборот, погас и лежал в светящейся среде этаким сгустком тьмы, даже что-то вроде темных лучей от него тянулось. Человеку более нервному эта вещь показалась бы, пожалуй, зловещей, но я, со свойственной мне храбростью, засунул руку в противно-теплую жижу и извлек из нее сложной формы предмет, покрытый игольчатыми гребнями и светящийся ровным светло-малиновым светом. Кожу - покалывало, но может быть, так только казалось, поскольку ощущения были какими угодно, только не неприятными. Похож и на экзотический цветок, и на звездную туманность, и, в то же время, на готический собор: иглы, прожилки, гребни расположены вроде бы неожиданно, а все вместе образует странноватую, но очевидную гармонию. Среда сразу же померкла, сделавшись мутным и скучным рассолом, а я все стоял с кристаллом в руке, охваченный совершенно непонятной, беспричинной вроде бы тихой, мечтательной радостью жизни. Вероятно, именно такие или же очень похожие ощущения должны испытывать морфинисты, но я очнулся: а что, собственно говоря, произошло-то? Ну, вырастил непонятную, необычную, неизвестно для чего нужную штуковину, что из этого следует-то? Я же абсолютно не знаю, что с ней делать... А потом поймал себя на том, что напеваю на какой-то легкомысленный мотивчик: "Не знаю, не знаю, не знаю, что де-елать..." - и попробовал большим пальцем одну из игл, вроде бы как испытывая ее остроту, и все никак не мог уколоться: шип безболезненно уходил в мой палец и не выходил с другой стороны. И тут произошло то, что я впоследствии назвал "полным проникновением" и чего с тех пор больше, к счастью, не повторялось; на кратчайший, неуловимый миг у меня возникло ослепительное и совершенно не передаваемое ощущение тысячекратно расширившихся возможностей восприятия, которое к тому же совершенно невозможно запомнить, поскольку это далеко превосходило возможности моей (да и любой!) памяти. Помню только, как мелькнула паническая мысль о невыносимости происходящего, после чего у меня, наверное, перегорело что-то вроде предохранителей и я, на манер дореволюционной дамочки, лишился чувств... С тех пор, словно бы поняв, он "ведет" себя со мной исключительно осторожно, иной раз кажется даже, что вообще никак. Вот только сутки спустя, когда я держал кристаллик в руках и раздумывал, как бы это понадежнее его спрятать, руки мои как-то сами собой почувствовали, как сделать особого рода поворот, сделали его, и я увидал в своих руках невесомое, исчезающе-неощутимое зеркало, отражающее самую обыкновенную, скучную явь моей комнаты. Потом я "довернул" кристалл еще чуть-чуть, и не увидел его, продолжая чувствовать в своих руках. Следующий доворот попросту вывел его за рамки любого восприятия, которое было бы мне понятно раньше. Нельзя сказать, что с остальными, более привычного типа предметами дело обстоит так же: с ними это проделать проще. Я для смеха точно так же сложил табуретку, и у постороннего человека создалось бы полное впечатление, что она попросту исчезла. Он не смог бы ни увидеть ее, ни пощупать, ни взвесить. Впрочем, я уже говорил, что объяснять это бесполезно, зато использовать - очень удобно. В тот же самый день, когда я освоил униполярный выворот, снова начала беспокоиться Танюша, и я, понятное дело, заметил некоторые странности в ее поведении: когда я перестилал ее, она пробовала следить за мной глазами, чего за ней отроду не водилось... А я не придал этому значения, чего отроду не водилось уже за мной, и вот во что это вылилось сегодня. Весь легкий треп нынешних моих записей никак не отражает истинного состояния моего духа, а на самом деле я попросту испуган, и порядочно. Как, пожалуй, ни разу в жизни. И, что самое интересное, даже сформулировать-то не могу, - чем именно я испуган. Вчера выпал снежок, реденький, скудный, сухой, но наглый, как сявка из хулиганской шайки. Такой - знаете? Низенький, тощенький, жилистый, наследственно проспиртованный, неистребимый тип. Снежок выпал ровно через сорок дней после предыдущего, после которого еще и погода была теплая, и бал осенний и все прочее, отсюда его, этого снежка, самоуверенная, наглая повадка. Он и вообще сделал все по правилам: еще за два дня до этого резко похолодало, откуда-то из Пространств дунул ледяной, как коса Костлявого Носителя Капюшона, как будто из-за каждого угла, из всех щелей дующий, резкий ветер, замерзли паршивенькие лужицы, оставшиеся от скудных в этом году дождей, и все небо затянуло тяжелыми, темно-серыми, промозглыми, как бугристый стылый чугун, тучами. Так что пусть лежит, он в своем праве. Больше пока ничего не происходило. С Мушкой отношения развиваются своим чередом, вот только, боюсь, то обстоятельство, что сейчас зима, расстраивает нас куда больше, чем надо бы. А кроме того, раз уж зашла об этом речь, у нас на днях в связи с этим обстоятельством произошел с Ритусей знаменательный разговор, и я некоторое время пребывал в сомнениях, стоит ли его цитировать. Но так как теперь мои записи уже с гарантией не попадутся ни на чьи незапланированные глаза... let it be. Она подошла ко мне сегодня на большой перемене и говорит придушенным, тихим голосом, по своему обыкновению не глядя в глаза:

-И как?

С таким видом, будто это продолжение какого-то давнего разговора.

-Что - как?

-Как у тебя дела с Наташенькой Безугловой?

Я осторожно, чтобы она только-только услышала это, вздохнул:

-Что именно тебя интересует?

-Хотя бы, - о чем ты можешь говорить с этой курочкой? У нее же мозгов, как у синички.

-Я имел случай убедиться, что именуемое "мозгами" тобой далеко-о еще не все. Раньше тоже не понимал, теперь - понял.

И тут она поднимает голову и, в виде редчайшего исключения, смотрит мне в глаза. Не знаю, что там увидела она, а мне ее глаза за толстыми, отблескивающими стеклами очков показались старыми, всем разочарованными, даже какими-то мертвыми.

-Да, - говорит, - исключений все-таки, видимо, не бывает. Даже у самых лучших из вас, самых умных, самостоятельного ума все-таки нет. И теперь ты, даже ты видишь не то, что есть, а то, что хочется видеть... кое-чему, расположенному малость пониже головы. Игралище дури, хаос страстей.

-Понятно. Только кто это - "вы"?

-Да все, или почти все... людишки.

-А ты кто?

-Я, по крайней мере, вне этой игры.

-И по своей воле?

-Хе, - она дернула носом, - а по чьей же еще? В основе всех идиотизмов, когда людишки вдруг слепнут, глохнут, теряют последние остатки мозгов, и радостно начинают видеть не так, как есть, а так, как хочется, лежит эта знаменитая "любов". А она, в свою очередь, состоит из выдумок, украшеньиц, петушиных перьев и прочего, маскирующего вторую ее же часть: неприличные, уродливые позы, уродливые дерганья, самые грязные, самые вонючие места наших вонючих тел, пот, судороги, мерзкая слизь... И бесконечная череда убийств, позорищ, абортов, диких выходок и невообразимых глупостей из-за проклятой этой выдумки. Любовь - это грязь, лежащая в основе мерзости и мерзкой глупости. Нравится?