Вячеслав Жуков - Сердце дурака

- Нет, о звездах рассказывал Капитан. Он их видел, когда во время войны работал летчиком. Он сказал, что над Землей не всегда были облака; когда-то, очень давно, звезды можно было увидеть и не поднимаясь вверх, тогда солнце светило и согревало, не скрываясь бледным пятном за вечными облаками, а луна отражала звездный свет, превращая ночь в день. Он сказал: "Когда падают звезды, я закрываю глаза".

- Значит, звезды летают, как мои бабочки.

9

- Я уже стал взрослым. В этом мне помогли и дети, и взрослые.

- Взрослым и я был когда-то.

- И кем же ты стал теперь?

- Волшебником, добрым, разумеется.

- А почему не Алисой? Или Белоснежкой? Или девочкой со спичками?

- Или болтливым торопыгой. У меня наклонности иные. Осади, приятель, и внимай. Быть может, я даже замогильным голосом вещать буду. Нервных па-апрошу не хихикать. Алле-оп. Цветок за шторой. Что, он уже здесь стоял? Ничего. Бывает и у профессионалов. Одну минуту: раз, два, три. Получи. Вот тебе в подарок, настоящий, волшебный... Господи, откуда он? Ладно, талон так талон. Это он, это он, одноразовый талон. Не перебивать, не суетиться. Это не простой талон на одну поездку в общественном транспорте. Это билет на Луну. Где мы только не были. Стоит только взять его в руку и прочесть номер, можно и наоборот - не читать его, так сразу же без промедления перед тобой появится желтая кирпичная дорога, ведущая в страну Чудес, где доподлинно проживают Элли, Тотошка, Кот в сапогах, Гудвин, семь, кажется, гномов, Алиса, Шалтай-Болтай, феи, принцессы и потому достаточно мудрые короли. Но, Рыжик, идти по этой дороге можно только ногами.

- Я не смогу.

- А ты попробуй.

Без тебя

1

Розовый туман бесшумной рекой уносился вниз, в темноту мостовой, водопадом низвергался в подворотни и крытые дворики старого города. Я шел босиком, ступая по влажным, теплым плитам, по пояс в тумане, и насвистывал шлягер Стива про бурные годы Сухого Пайка. Весна, как никогда, была в ударе, и уже сейчас расцветила земляничные деревья в белые и изумрудные тона. Сверху падали набухшие от сока цветы, я ловил их и высасывал созревший под вечер нектар. Молочные лепестки пунктирной линией обозначали мой путь, срывались с места и, гонимые бесконечным туманом, исчезали вдали. На перекрестке пустынных дорог я на мгновение остановился, надел туфли и снова пошел вперед, навстречу идущей мне девушке. Расстояние между нами сокращалось, я замедлил шаг, обдумывая наименее избитые мною и другими способы уличного знакомства. Но мне рисковать не пришлось - это была старая знакомая, которую я видел в киношном кабаке, затем возле храма язычников. Я приветствовал ее по обычаю новых поднятой рукой: "Салют свободной молодежи". Она в ответ устало кивнула головой, переложила довольно тяжелый, судя по размерам, чемодан из одной руки в другую, и пошла, не оборачиваясь, в сторону кладбищенских ворот. Я остановил ее, взял чемодан: "Проводить тебя?" Она слабо улыбнулась, оперлась на мою руку, и мы вошли под своды древнего храма через полумрак открытых ворот. Девушка подошла к алтарю, стала на колени, сложила ладони в запрещенной молитве. Я на всякий случай оглянулся, но вроде бы в храме никого не было. Тихо и пусто, только в вышине сонно шелестят крыльями церковные совы. Я сел в истертое многими поколениями язычников Думное кресло и стал, как полагается, думать о многочисленных богах старой непроходящей веры. Бог леса, полей и урожая. Бог солнца, луны и звезд, Бог мира. Бог мудрости, Бог красоты. Бог милосердия... И над всеми бессмертными богами - всемогущий Бог любви. Это были свои, домашние боги, живущие в каждой семье, в каждом из нас. Они заботились о судьбе отдельных смертных, не гнушались беседой с людьми, делили с ними трапезу, радость и горе, потому что могущество бога проявлялось только в добре, творимом на земле, потому что и боги были людьми. А не абстракцией, требующей миллионные жертвы в счет райских благ. Девушка встала, провела ладонями по бедрам и подошла ко мне. Я уступил ей место, сев рядом в поросшую мхом нишу.

- Как тебя зовут?

- Кэтрин, - неожиданно звонко сказала она.

- Кэтрин, - повторил я. - Кэтрин. Редкое имя. Кажется, совсем недавно я писал письма девушке с таким именем. Первые годы, первые впечатления.

- Куда путь держишь, Кэтрин?

- Никуда. Моя коммуна накрылась. Буду ночевать здесь.

Я вспомнил рассказы Милса о всякой нечисти, прописанной на кладбище, и с уважением посмотрел на наивно-детское личико Кэтрин. Вверху кто-то завозился и застонал, серая тень промелькнула в нескольких шагах от нас. Кэтрин побледнела и схватила меня за руку, я сделал вид, что ничего не заметил.

- Хорошо. Теперь твой черед провожать меня. Тем более что я не так вынослив и не прочь перекусить, - сказал я, поднял чемодан и двинул на выход, ободряюще улыбаясь идущей рядом Кэтрин.

Выйдя за кладбищенские ворота, мы снова руку об руку зашагали по чистым и влажным от тумана цветущим улицам. Я научил Кэтрин высасывать нектар из белых земляничных цветов и угадывать ближайшее мгновение по сорванным лепесткам. Кэтрин взбодрилась, и, улыбнувшись, даже понравилась мне. Я рассказал ей несколько смешных историй из жизни придворных знаменитостей. Кэтрин смеялась, повиснув у меня на руке, дергала за рукав: "Расскажи еще", - зверек, почувствовавший ласку. Мы вошли в тот же кабак, где я встретил ее и Гудвина, в общем-то не придавая тогда особенного значения этим встречам. Все случайно и закономерно. Друзья и враги, лучшее и худшее, жизнь и время, Гудвин и Кэтрин, я и заказанные мною шницели. Иногда необходимо подчиняться сиюминутным увлечениям. Примерно в таком духе я уговорил Кэтрин поужинать со мной. Вымытое личико стало милее и моложе, она улыбнулась, и больше восемнадцати ей никто бы не дал. После оживленной болтовни и смеха мы замолчали, уминая каждый свою порцию. Она была голодна, но держалась стойко, не спеша и не суетясь, нажимала на мой обширный заказ, неожиданно удивив меня знанием всех ресторанных и аристократических правил. Время от времени я подливал ей в тарелку соуса и в бокал - апельсинового сока, от шампанского она отказалась. И слава богу, я так и не привык к этому обязательному пойлу.

Наступила ночь, как всегда тихо и незаметно. Плотные красные шторы налились уличным светом, как детский рождественский фонарь, превращая все в театральный реквизит, а нас - в желанных и умных зрителей. Мы молча смотрели друг на друга: в полумраке пропадало выражение глаз, только вырисовывались, помогая памяти, общие черты лица. Она заговорила. Голос ее в табачном дыму звучал мягко и приглушенно.

- Когда мне исполнилось шесть лет, умерла моя мать. Отец погиб еще раньше, его я почти не помню, только короткие эпизоды, семейные фотографии и письма. Меня воспитывала бабушка - мамина мама. Детство прошло в загородном доме, откуда мы почти никуда не выезжали. Бабушка была известным художником-портретистом и обычно целые дни напролет работала в своей мастерской. В редкие часы отдыха я забиралась ей на колени, задаривала конфетами - мы обе были сладкоежками, и, раскрыв рот, слушала обещанные сказки. Только спустя много лет я поняла, что сюжетом большинства бабушкиных сказок служила ее собственная, полная приключений жизнь. В молодости она объездила весь свет, встречалась с великими и просто умными людьми, влюблялась, выходила замуж, разводилась, либо просто удирала, и при таком характере, разумеется, чаще необходимого подвергала свою жизнь опасности. Но однажды всерьез потеряла голову и родила мою мать. После этого она бросила бродяжничать, кончила колледж, и на приличную ренту купила мастерскую. Во время войны бабушка поступила на дипломатическую службу и вновь, теперь уже официально, посетила многих старых знакомых. В том числе своего последнего мужа, у которого я жила почти два года до окончания войны. В тринадцать лет я влюбилась в нарисованный бабушкой портрет, висевший в ее спальне. В пятнадцать отдалась известному футболисту. Внешне он чем-то напоминал мне моего кумира.