Сергей Лукьяненко - Глубина (сборник)

– Начистоту… – хмуро спрашивает Томилин. – Вы довольны, что все так кончилось?

– Конечно, – говорю я. – Извините…

– Карина, но вы же понимаете, это ничего не изменит. Государству нужен контроль над глубиной.И не ради самого государства, ради мирных граждан, понимаете?

– Нет, не понимаю, – честно отвечаю я. – Ведь мы справляемся сами. Худо-бедно, но справляемся. Разве в настоящем мире у нас не осталось работы?

–  Мы? – Подполковник интонацией выделяет слово.

И я киваю:

– Мы. Те, кто живет в глубине.

– Это ваш настоящий облик? – неожиданно спрашивает Томилин.

Таких вопросов не задают. Даже нижестоящим. Но я снова решаю ответить:

– Да.

– А у меня – не совсем. – Он внезапно улыбается. – Нехорошо получается… Ну и что вы напишете в отчете?

– Чистую правду, – отвечаю я. – Что ничего, заслуживающего служебного расследования, в тюрьме не обнаружено… за исключением мелких нарушений трудовой дисциплины. У меня, правда, были сомнения. Показалось, что в тюрьму ухитряются проникать посторонние. Но теперь-то я понимаю – это лишь часть программы перевоспитания осужденных.

Томилин кивает.

– Разрешите идти? – спрашиваю я. – Мне надо заняться отчетом.

– Я завтра буду в управлении, – говорит Томилин. – Со своим отчетом. В девять ноль-ноль. Насколько я понимаю…

согласно правилам хорошего тона… мне надо показаться вам в настоящем облике.

Это так неожиданно и трогательно, что я с трудом сохраняю невозмутимое лицо.

Интересно, он мудр и седоволос или молод и энергичен?

Интересно, конечно…

– Половину ночи я провожу в глубине.А в девять утра еще сплю, – отвечаю я. – Извините. Конечно, если это приказ…

Томилин качает головой:

– Нет. Не приказ. Не смею больше вас задерживать.

И на какой-то миг мне кажется, будто я вижу его – настоящего. Не молодого и не старого. Человека лет сорока, который упрямо учился работать на компьютере, пытался постичь глубину– не из любви к ней, не из любопытства, а лишь потому, что был соответствующий приказ. Одинокого служаку, поднаторевшего в кабинетных играх, но тоже не из любви к ним, а ради того, чтобы делать свое дело.

Мне даже становится его жалко.

Но жалость – это не то, ради чего я готова просыпаться в девять утра.

– Всего доброго, – говорю я, прежде чем уйти.

Памятник Последнему Спамеру все так же облеплен молодежью. В глубинемного памятников, совсем несложно получить кусочек места и воздвигнуть там все что угодно. Вот только популярность памятника отследить нетрудно. Неудачные, возле которых никто не встречается, густо засиживают голуби, потом зеленеет бронза и крошится мрамор, а под конец приезжает грузовик из мэрии Диптауна и вывозит неудачное творение на свалку. Свалка вечна и бесконечна. Длинные ряды никому не нужных скульптур… страшненькое место.

В общем-то это конец всего в глубине.Здесь слишком много неудачных творений. Собранных из сэмплов опер, написанных левой ногой книг, безумных философских теорий и мертвых картин. Все они уходят в никуда, в вечное хранение на бесконечных виртуальных свалках.

Но памятник Спамеру жив. И у его подножия очень мало свободных скамеек. Я нахожу лишь одну, беру в ларьке бутылку пива и сажусь – нарочито посередине скамейки, давая понять, что не жажду случайных знакомств. Ко мне и не подсаживаются. Мы научились уважать друг друга в глубине.Без бдительного надзора полиции, без суперменов-дайверов из МВД. Значит, мы что-то умеем?

Памятники – это место встреч. Мне никто не назначал здесь свидания, но это единственный памятник, у которого мы встречались с Чингизом.

И я сижу на скамейке. Пью холодное пиво – оно холодное ровно настолько, насколько это нужно. Смотрю в чистое небо. Когда я была маленькой, я однажды испугалась неба. Я с родителями была на море и однажды, растянувшись на спине, посмотрела вверх. Небо было таким бездонным и чистым, что я поняла – в него можно упасть. Оторваться от горячего песка, нелепо взмахнуть руками и полететь вверх – в небо, которое станет бездной. А над головой закружится перевернутая земля, и плачущие родители, и задравшие головы зеваки, и качающие ветвями деревья. Они не упадут в небо, ведь они не знают, что в небо можно упасть…

Как давно это было. А запомнилось. Вместе с паззлом, который я так и не смогла собрать. Вместе с первой влюбленностью, первой настоящей обидой, первым визитом в глубину,первым предательством…

– Разрешите?

Я скашиваю глаза на Чингиза. Киваю и чуть сдвигаюсь в сторону.

– Наверное, над нами стоит посмеяться, – говорит Чингиз вполголоса. – Все способности… они ничего не стоят, когда провайдер отключает тебя от сети. По одной лишь команде из МВД.

– А как ты вошел? – спрашиваю я.

– По старинке. С телефонной линии. – Чингиз садится рядом.

– Я вас не сдавала, – говорю я. – За вами следили с самого начала. Просто шум поднимать было не выгодно. Поэтому игнорировали… а когда стало нужно – отключили.

Он кивает. И молчит – хотя я понимаю, как ему хочется задать вопрос.

– А как ты меня нашел? – спрашиваю я. – На мне маркер?

Чингиз качает головой:

– Нет. Я подумал, что встречаться принято у памятников… Дашь глотнуть?

До палатки с бесплатным пивом – несколько шагов. Но я даю ему бутылку. И начинаю рассказывать то, что рассказывать не имею никакого права. То, как не становятсядайверами.

– Спасибо, – говорит Чингиз, когда я заканчиваю свой рассказ. – Спасибо. Я верил, что ты все-таки на нашей стороне.

– При чем тут я? Я же ничего не делала.

– Делала, – уверенно отвечает Чингиз. – Ты не хотела, чтобы у них получилось. Может быть, единственная из всех, кто наблюдал за экспериментом, – не хотела.

– Ну и что? Мало ли чего я не хочу.

–  Глубина– это больше, чем принято думать, – убежденно говорит Чингиз. – Это не только среда обитания. Это что-то еще. Мы – частички глубины.Она становится такой, какой мы хотим ее видеть. Если бы все хотели заполнить улицы штампованными дайверами – это бы случилось. Но надо было, обязательно надо было, чтобы кто-то из следящих за экспериментом не желал успеха этой затее…

Смешной он. Взрослый ведь человек…

– Ну хорошо, пускай это все моя заслуга, – соглашаюсь я. – Уговорил.

Чингиз улыбается и возвращает мне пиво.

– Твой приятель, Стеков, он и впрямь отправился в тюрьму худеть? – спрашиваю я.