Александр Соколов - Тайна прикосновения

— Паша, как тебе тут у нас? Здесь люди неплохие, только дремучие! Держатся за своё, в колхозе работают плохо. С такими — тяжело.

— Моё дело лечить. А люди — повсюду одинаковы.

— Может, ты и права. А коль заболею, лечить станешь?

Они остановились возле крыльца больницы, и он руками в перчатках захватил воротник её полушубка. Крупные снежинки падали на плечи, на лицо Паши, она не чувствовала холода, онемев, смотрела в его глаза, сделавшиеся грустными.

— Выходи, Пашуня, за меня замуж! Я ещё никому этого не говорил!

Пашины ноги стали ватными, со лба стекали тающие снежинки, и она воспринимала всё, как в тумане. Неожиданно его губы коснулись её губ, и она сорвалась, полетела по ступенькам, словно подстреленная птица, упала, тут же поднялась и скрылась за дверью.

Паша забежала к себе в комнату, скинула полушубок, упала в кровать. Успокоившись, взяла ключ от перевязочной — окна этой комнаты выходили на улицу. Она увидела одинокую фигуру, стоявшую на снегу, и решила не отходить от окна, пока Ваня не уйдёт. Он бродил под окнами полчаса, потом стал спускаться с бугра к своему дому, который отсюда не был виден.

Паша долго не могла уснуть. Она прижимала ладонь к своим губам, словно тронутым ожогом: чужая плоть прикоснулась на мгновение, и вот уже по всему её телу разлетелся огонь, который не давал уснуть, заставлял лихорадочно парить в своих мыслях. И с удивлением, она обнаружила, что нет в них ничего, кроме образа Вани, его улыбки, его пышной шевелюры. Только через два часа она уснула, и приснились ей родительский дом и мама, которая печёт её любимые лепёшки.

В Алешки пришла весна, а в месте с ней солнце, будившее людей от зимней спячки, призывающее выйти на улицу, подставить лицо тёплым лучам. Мальчишки высыпали на подсыхающие пригорки и с криками носились наперегонки.

У Паши работы прибавилось, с весной люди стали чаще приходить в больницу. Но вечерами, как всегда, они с Маней шли в клуб. Иван уже не отходил от неё, все уже привыкли, что эта самая красивая пара открывает танцы вальсом «бостон». Но даже близкие друзья Марчукова не знали, что «пара» решила пожениться, и когда Иван объявил им об этом, они приняли всё это за очередную шутку.

Регистрироваться, по народным поверьям, в мае нельзя, поэтому бракосочетание перенесли на десятое июня. В этот день Ваня родился, и он говорил всем, что рождаться во второй раз собрался в этот же день. К тому же Паша засобиралась домой — повидаться с родителями, получить их благословение. Володьке исполнилось уже тринадцать, она купила ему летний полотняный костюмчик, сладкое печенье и конфеты. Маме, ещё в Усмани, она купила красивый цветастый платок, а вот отцу не знала, что привезти. Потом догадалась расспросить курильщиков, купила хорошей махорки.

Ваня устроил её на обоз до Грибановки, а до Карачана она добиралась пешком. За четыре года мало что изменилось в родных местах, разве что больше крыш на избах стало крытых железом. Мама всплакнула, увидев дочь, на радостях накрыла стол, и Паша удивилась обилию: на тарелочках лежало два вида тонко нарезанной колбасы, вареное мясо. Иван Степанович теперь работал в Лензаготовке, организации, отправляющей продукты в Ленинград. Володька не отходил от Паши: худенький курносый мальчик был не слишком разговорчив, как и отец, но его круглые глазёнки смотрели пытливо — он тоже, как и Паша, учился в Борисоглебской школе.

Дома было хорошо, спокойно, и только мысли о предстоящем не давали покоя. Как всё будет? Где они будут жить? Даст ли начальство квартиру старшему агроному Марчукову, как обещало?

Десятого июня Иван и Паша соединились узами: их брак зарегистрировал местный сельсовет. Свидетели Гаврюша Троепольский и Маня Селиверстова смотрелись рядом, как молоденький клён рядом с могучим кедром. Право быть свидетелем два Гаврюши выбирали, вытянув спичку из рук Вани: чтобы никто из друзей не обиделся. Свадьбы как таковой не было. Тесная компания собралась на вечеринку вместе со своими инструментами у Марчуковых, чтобы отметить рождение новой семьи. На столе стоял крымский портвейн «три семёрки», и Стуков притащил с собой бог весть откуда взявшуюся бутылку шампанского.

Пётр Агеевич и Ольга Андреевна в сельсовет не пошли. Пока молодых не было, хозяин снял в горнице образа и перевесил их к себе в мастерскую. Пётр Агеевич выделил новоиспечённым супругам самую большую комнату — других не было! Начальство в Народной обещало лучшему работнику квартиру, но сегодня некому было решать этот вопрос: директор МТС и председатель райисполкома находились под следствием. Петр не интересовался делами новой власти, он продолжал ходить в церковь, по воскресным дням и праздникам они вместе с женой Ольгой пели в церковном хоре.

Когда молодые появились на пороге, Ольга на полотенце протянула им собственноручно испечённый хлеб с солью. Пётр Агееич велел сыну и невестке стать на колени, благословил, перекрестив, обрызгал освящённой в церкви водой. Иван, хоть и неверующий, не перечил воле отца.

Паша — в своём креп-жоржетовом платьице, Иван — в чёрном костюме, не новом, но добротном, пошитом из шевиота. Да и все приглашённые надели лучшие рубахи и брюки. Радостное возбуждение царило среди молодёжи, уже давно не было так шумно у Марчуковых.

Пётр Агеич пожелал паре быть вместе в горести и радости, жить в любви и согласии, пригубил из рюмки церковного кагора. После этого он вместе с женой отправился в церковь.

— Вальс-бостон, вальс-бостон! — зашумели за столом гости, разливая шампанское в стаканы.

Ваня поклонился Паше и вывел её на середину комнаты. Гаврюша тронул пальцами клавиши на аккордеоне, и пара заскользила в нешироком пространстве комнаты. Все хлопали. Паша, подняв подбородок, встретила взгляд Ивана: он смотрел в её лицо не отрываясь, как тогда, когда она услышала от него, что он любит её.

Это было в рощице за больницей. Ваня провожал Пашу из клуба: вокруг пели птицы, в воздухе стоял густой запах сирени. Он целовал её страстно, прижимал к себе, и она, обессилевшая, даже не пыталась сопротивляться. Какой-то поток стремительно уносил Пашу, и она сама начинала отвечать мужчине, держащему её в объятиях, — уже больше не противилась захлестнувшему её течению, названия которого не знала.

И это люди называют любовью? Тогда что же её любовь к маме, отцу, брату? Почему она, потеряв себя, не может ни о чём думать, кроме Ивана? Почему она при этом страшится его натиска, его безудержной натуры?

Три часа прошли для неё незаметно, гости разошлись. Родители Вани ушли ночевать к родственникам, и они остались одни. Жаркий день закончился, уступив место прохладе, и Иван предложил помыться в маленькой баньке, где за день вода нагревалась в бочке на солнце.