Александр Казанцев - К свету (Льды возвращаются - 3)

Я торопилась, стремясь высказать все... Я наклонялась к Бурову все ниже, говорила все тише и заглядывала ему в глаза... Я чувствовала или хотела чувствовать, что он понимает меня.

Он улыбнулся мне одними глазами... Если он даже не услышал всего, то он понял что-то самое главное... Он прощал меня.

Это было так нужно мне!..

Мне? Значит, только для себя я говорила все это? Вот кому нужно все это?

Холодный пот выступил у меня на лбу.

И тут я увидела, как стали тускнеть его глаза, становились стеклянными. Он уходил, он уже ушел, в последний миг лишь откуда-то издалека заглядывая через еще живые глаза. А теперь и они отвердели, угасли...

Меня стало трясти.

- Голубушка, да что это вы? - забеспокоилась старушка няня.

Она взяла у меня одну руку Бурова, другую я продолжала сжимать. Мне казалось, что она холодеет.

- Нет пульса, - отрывисто сказала старушка и нажала красную кнопку медицинской тревоги.

Мое кресло откатили.

Перед глазами у меня плыли круги. Говорила ли я что-либо Бурову или мне только казалось это?

В палату вошли два врача. Они бросились к кровати.

Обо мне забыли. Я слышала отрывистые слова:

- Шприц... Кислород... Искусственное дыхание... Бригаду реанимации сюда!..

Входили и выходили люди. Белые халаты, высокие белые шапочки.

Сердце резанула короткая фраза:

- Клиническая смерть.

Он умер!.. Умер у меня на руках, улыбнувшись мне глазами, быть может, даже услышав обо всем...

Вкатили стол на колесиках. Быстро положили на него Бурова... Боже мой!.. На него положили труп Бурова и куда-то повезли...

Уже в морг? Почему такая спешка? Мне хотелось сидеть около него, по-бабьи выть или причитать, плакать как жене...

Я увидела "лейтенанта". Он стоял лицом к окну и украдкой смахивал слезы. Потом, спохватившись, бросился ко мне:

- Так ужасно, что вы были здесь.

- Нет, - покачала я головой. - Так было нужно. Я успела ему все сказать...

Я смотрела неподвижными сухими глазами перед собой.

- Вы его любили, - сказал он. - Это сразу видно. И мы... мы тоже... Правда, не так, как вы... Но мы работали с ним еще до вас. Сегодня была моя очередь дежурить около него.

Я смотрела на него и думала, что лейтенанты не плачут.

- Вы сильная, - сказал мнимый лейтенант и покатил мое кресло.

Я не таилась от него. Я рыдала.

Мне еще предстояло найти силы, чтобы написать обо всем".

Глава третья

МИЛЛИАРД ТРЕЩИН

"Я получил вызов в чрезвычайную комиссию американского сената. Каждый американец отлично понимает, что это значит. Не могу сказать, чтобы я испытывал особо приятное чувство. Слава государственного деятеля быстро померкла в моих глазах, и отважная душа моя изменила свое местопребывание, избрав для этого ту часть моего бренного тела, которая считалась уязвимой даже у Ахиллеса.

Чрезвычайная комиссия была создана в связи с оледенением Земли. Возглавлял ее красный сенатор Рыжий Майк, то есть мистер Майкл Никсон, что не предвещало для меня ничего хорошего, так как одновременно со мной туда были вызваны и руководители Организации "SOS" - мистер Ральф Рипплайн и мистер Джордж Никсон. В отличие от меня они в предвидении такой возможности предусмотрительно оказались в Африке, где сооружалась столица будущего малого человечества Рипптаун.

Естественно, что хозяева Рипптауна не собирались являться в комиссию американского сената для дачи показаний, которые "могут быть использованы против них", или для проявления неуважения к сенату при отказе от показаний, что, как известно, карается тюремным заключением.

Я всячески уважал сенат и совсем не уважал тюремное заключение, имея в виду свое собственное. И потому я почтительно явился на вызов.

Мы приехали с Лиз в Вашингтон и поселились все в том же отеле "Лафайет". Надо думать, что мне сейчас меньше всего подходило сравнение с государственным деятелем...

Лиз с ходу потащила меня делать визиты каким-то влиятельным сенаторам. Их офисы помещались в Капитолии, украшенном снаружи величественным куполом, а внутри скучными бюстами когда-то заседавших здесь сенаторов. Каждому живому сенатору, кроме будущего бюста, полагалось по две комнаты и по одной секретарше. Сенатор сидел в одной комнате, а секретарша в другой, уверяя звонивших по телефонам просителей, что мистер сенатор на заседании, что у него важное совещание, что он... быть может, у самого президента или хотя бы у государственного секретаря, в то время как ее шеф просто пил бренди с другим своим скучающим коллегой, с которым они принадлежали к разным партиям, смертельно враждовали в зале заседаний и всегда вместе ездили на рыбную ловлю.

Сенаторы важно выслушивали нас с Лиз, сочувственно кивали мудрыми головами с зачесами жидких волос и выражали сожаление, что сами они не входят в "ледяную комиссию". Словом, они могли помочь в моем деле не больше, чем заклинания шамана.

Явиться мне надлежало не в Капитолий, а в какое-то серое здание на Конститьюшин-авеню, где помещался один из второстепенных департаментов, кажется, Управление федеральных резервов.

Под стражу меня не взяли, а предложили войти в пустую серую комнату с жестким стулом перед столом, за которым в креслах непринужденно восседали сенаторы, курили, пили содовую и перелистывали зловещие серые папки.

По-видимому, я чего-то недооценил... Или того, что в "ледяной комиссии" председательствовал Рыжий Майк, или отзвука, который был вызван моими с Лиз начинаниями... Оказалось, что председатель "ледяной комиссии" сената меньше всего придавал значения моим двусмысленным репортерским стараниям. Комиссия проявила живой интерес к моей теперешней деятельности и к "плану Петрарки", как я назвал замысел превращения Юпитера во второе Солнце.

Узнав, что немалые капиталы семейства Морганов, которыми распоряжалась моя жена, направлены уже на выполнение "плана Петрарки", сенаторы произнесли краткие речи о конструктивном величии частной инициативы даже в самые грозные часы для существования человечества.

Председатель комиссии по этому поводу ничего не сказал. Он только заметил, что моему размаху следовало бы позавидовать джентльменам, сидящим в Белом доме и около него.

Однако вызвал меня Рыжий Майк совсем по иному поводу. Он был хорошо осведомлен о моих отношениях с Джорджем Никсоном и Ральфом Рипплайном. И, оказывается, он был высокого мнения о некоторых моих способностях.

Он спросил, возьмусь ли я за выполнение государственного задания? Волей или неволей, но я превращался-таки в государственного деятеля!..

Речь шла о Бурове, о моем африканском приятеле Сербурге, о болезни которого я узнал недавно от самого президента. Президент, помню, горестно вздохнул, ну а Майкл Никсон предпочитал действовать. Он сказал мне на заседании "ледяной комиссии", что помощь Бурову - долг всего человечества, избавленного им от ядерных войн. Мы, американцы, не можем остаться в стороне, а помочь больному раком может только профессор Леонардо Терми, который близок к решению проблемы.