Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Самопожертвование этой женщины не есть, однако, стремле­ние подчиниться. Старик Сокольский, видимо, встречался с инога рода женщинами и зря делал такие широкие обобщения. Не­подчинение руководит Софьей Долгорукой, а боль за другого, со­страдание к нему.

Не подходит под характеристику Сокольского и его дочь, чу­десная русская женщина Катерина Николаевна Ахмакова. Обая­тельная, гордая, неподкупная.

И уж совсем противоречит высказыванию Сокольского образ Анны Версиловой, пытающейся ради денег подчинить себе самого» князя Сокольского. В Анне Версиловой есть что-то от Москалевой из «Дядюшкиного сна». Это явно европеизи]рованная женщина.

Женские образы в «Братьях Карамазовых» новизною не бле­щут. Мать Алеши Софья Ивановна похожа на Софью Долгору­кую. Мать Мити чем-то напоминает Виргинскую, она прежде все­го занята проблемою женской эмансипации, в самом упрощенном ее виде. Лизавета Смердящая — это Чекунда и Двугрошовая вместе взятые.

Среди героинь этого романа нельзя не заметить Грушеньку. Но ее образ есть фактически повторение образа Настасьи Филип­повны. Их жизни, их размышления почти совпадают. И даже на­прашивается мысль о полном совпадении образов. Но есть тут в новое. В Грушеньке есть что-то от Сони Мармеладовой. Прежде всего готовность идти за человеком, попавшим в беду. Это новое и оправдывает появление, казалось бы, уже исчерпанного образа. Но новизна, конечно, относительная.

Катерина Ивановна — это в какой-то мере повторение образа Катерины Николаевны из «Подростка». Правда, первая нередко во власти настроения, чего у второй не было.

Взятые сами по себе, женские образы «Братьев Карамазовых» весьма значительны. Но рассмотренные в ряду героинь из других романов, они теряют свою индивидуальность. Не случайно, види­мо, они здесь даны более как объект, а не субъект (хотя, конечно, главным героем романа женщина у Достоевского никогда не бы­ла). И это особенно странно, ибо в этот период в «Дневнике пи­сателя» Достоевский много говорил об эмансипации женщин.

Объяснение я вижу в том, что большой знаток человеческих душ, видимо, до «Братьев Карамазовых» сказал о женщине все, что был сказать в состоянии. Исчерпанность Достоевским женских образов подтверждается и тем, что его героини нередко похожи друг на друга даже манерами. Очень немногие из них не ходят, «скрестив руки на груди».

Тема женщины — это и тема любви. Любовь — во всех рома­нах Достоевского. В «Униженных и оскорбленных» — жертвенная любовь Наташи. «Все ему отдам, а он мне пускай ничего» [3, 200J. И она отдает, не только свое, но и ей не принадлежащее: спо­койствие своих родителей. В «Преступлении и наказании» какой только любви нет: сладострастная любовь Свидригайлова, рас­четливая — Лужина, бурная (в молодости) — Катерины Иванов­ны, спокойная — Сони, странная — Раскольникова.

Все вокруг любви в «Идиоте». Прежде всего вокруг любви к Настасье Филипповне. Тут тоже и сладострастие (Тоцкий, Епанчин), и расчет (Ганя), и любовь платоническая (Мышкин) и страстная, до умопомрачения (Рогожин). Сама героиня уже не любит, как я уже говорил, никого: впервые с «любовью» она встретилась при обстоятельствах не самых благоприятных.

Примерно то же самое в «Братьях Карамазовых» вокруг Грушеньки.

Лишь одной любви нет у Достоевского — счастливой и спокой­ной. Она всегда на разрыве. Связана с драмой или трагедией. Видимо, предчувствием чего-то драматического объясняется та не­естественность любовных отношений, которая есть в романах. Объяснения не с глазу на глаз, а всегда при третьем или при тол­пе третьих. Как будто речь идет не о любви, а о какой-то сделке, и свидетели необходимы. Это показатель отсутствия простоты от­ношений между любящими. Но было бы неверным делать вывод, что певец несчастной любви как бы проклинает любовь. Нет. И такая любовь — счастье.

Женщина у Достоевского нередко предмет купли-продажи. Из «Зимних заметок...» следует, что Достоевский воспринимал брак на Западе как брак между двумя кошельками. Там любят не столько женщину, сколько ее деньги. Так же поступают и рус­ские европейцы. Князь Валковский и его любовница хотят поже­нить своих детей, чтобы воспользоваться предназначенными им деньгами. Хотя дочь любовницы еще «совершенно не знает всей тайны отношений мужчины и женщины». Процветает скрытая проституция. Есть и открытая.

Тема проституции — во многих произведениях писателя. Обра­щает на себя внимание одна особенность: проститутки изобража­ются Достоевским как очень целомудренные (таковы Соня, Лиза). Их безнравственность лишь внешняя. Скрытую проституцию пи­сатель осуждает значительно сильнее, чем открытую. По разным причинам. В том числе и по той, что скрытая создает «случайное семейство».

«Случайные», т. е. непрочные, семьи всегда тревожили Досто­евского. Случайные семейства создает Валковский. Плодами их являются Алеша, Нелли. Это не последние плоды — князь еще мо­лод. Возможны новые случайные семейства: Алеша — Катя или Алеша — Наташа. Случайными являются семейства генерала За­горьянского, Свидригайлова, Ставрогиных, Верховенского. Степан Верховенский говорит о своем сыне: «Я его не кормил и не поил, я отослал его из Берлина в — скую губернию, грудного ребенка, по почте...» [10, 171]. Случайно семейство Мармеладова, случайно создаваемое семейство Пселдонимова. В каждом романе есть свое «случайное семейство».

В «Подростке» эта тема одна из основных. Здесь показана даже не само семейство, а его результат — Подросток. Он вырос, предоставленный сам себе. Не имел никакой опоры в жизни. Идет по жизни путем проб и ошибок. Весь состоит из чужих мыс­лей. Видевший силу денег, он выбирает путь накопительства. Никаких иных ценностей не признает. Вот он говорит о поцелуе. Кого желает поцеловать девятнадцатилетний молодой человек? Женщину? Нет. Десятирублевку.

Но этот «ротшильдовский» путь оказался ошибочным. Под­росток с него сходит. Десятирублевка уже не может заменить женщину. Негативное отношение к женщине, которое было у Под­ростка раньше, заменяется иным. Подросток влюбился. Но его светлые мысли об Ахмаковой чередуются с мыслями о ней с «грязнотцой». И это тоже результат случайности семейства: впер­вые он увидел обнаженную женщину, будучи ребенком, в обста­новке гостиничной, грязной и отвратительной. Подросток — в поисках жизненной дороги. Один. Ибо люди, его породившие, отошли от него, создав не нормальное, а «слу­чайное семейство».

Главный результат случайных семейств — страдания детей.

Дети всегда в поле зрения Достоевского. И всегда они несчастны, всегда в страданиях. В «Записках из Мертвого дома» дети страдают «за кадром»: в остроге некоторые сидят за убий­ство детей. «Униженные и оскорбленные» — здесь в «кадре». «Нелли оттолкнула меня своей худенькой костлявой рукой» [3, 210]. В романе есть костлявый старик, костлявая собака старика. Но это не потрясает. Костлявая рука 12 — 13-летней девочки вре­зается в память читателя прочно. Но автору этого мало. Герой, только что оттолкнутый костлявой рукой Нелли, встречает на ули­це просящую милостыню девочку. «Это была маленькая, худень­кая девочка, лет семи-восьми, не больше, одетая в грязные от­репья; маленькие ножки ее были обуты на босу ногу в дырявые башмаки. Она силилась прикрыть свое дрожащее от холоду тель­це каким-то ветхим подобием крошечного капота, из которого она давно уже успела вырасти. Тощее, бледное и больное ее личико было обращено к нам; она робко и безмолвно смотрела на нас и с каким-то покорным страхом отказа протягивала нам свою дрожащую ручонку» [3, 212].