Кайл Иторр - Искусство - вечно (фрагмент)

Строить расчеты - не стоит, поверь;

планы живут лишь мгновенья.

Намертво заперта в прошлое дверь,

в будущем же - лишь виденья.

Все, что случится, уже решено;

знать нам об этом - не надо,

Ибо единственным к Знанью окном

стали изгнанники ада.

Жалок, кто знает грядущий удел

знает, не властный оспорить.

Жалок, кто путь несвершаемых дел

сделал дорогою скорби.

Жалок, кто умер, и жалок вдвойне

тот, кто живет, умирая;

Жалок, кто мир ищет в вечной войне

сил преисподней и рая.

Медленно вертится круг золотой,

символ времен преходящих.

Кто обретет за последней чертой

власть и познания Спящих,

Кто станет пеплом, на восемь сторон

ветром беспечным развеян,

Кто вспять пройдет по дороге времен?

Жребий живущих - неведом.

Верить в удачу - себя обделять,

верить в успех - безрассудство.

Верить, что жребий способен предать

значит жить мыслью, не чувством.

Верить в судьбу - значит делать себя

равным безгласному праху.

Верить в борьбу - значит видеть себя

жизнь завершившим на плахе.

Жизнь наша - путь, скрытый тенью надежд,

рока туманом багровым;

Цель наша - вырвать у сонма невежд

истину древнего Слова.

Что предстоит? Испытанья. И знай,

тысячи тысяч их будет,

Ибо отчизна нам - странный тот край,

где обитают лишь Люди...

- Теперь ты знаешь, - раздался позади голос Тигра. На таршите он говорил довольно чисто, пусть и с легким, мягким акцентом. - Это мало что значит... - Jaer'raeth отодвинул чашу рассчитанно-небрежным движением. - Важно, что знаете вы. - Важно, - согласилась Алинэ, тенью следовавшая за Тигром. - Мы пришли из сна в сон - и проснуться... вернуться назад можем только вместе с этим сном. Если вообще можем. Чародей не решился изображать понимание, но не мог и смолчать. Не то чтобы он так уж не любил молчать, однако сейчас требовалось слово, сказанное вслух. - Когда жизнь - сон, пробуждение подобно смерти. - Или наоборот, - усмехнулся Тигр, - смерть станет пробуждением. Что произошло с Тартессом, Джеррет? Когда пала печать, когда разорвалось Сердце, - острова мог и должен был пожрать океан, город мог и должен был умереть. А он - заснул, сохранив себя в мире грез. Это, случайно, не ты... отправил его в Навь? - Ничего случайного здесь нет. Как Страж Тартесса, я обязан был сохранить его, любыми доступными средствами и методами. Когда все вокруг летело в Бездну, выбирать было особо не из чего. Я соединил Тартесс со своими грезами, поместив, в некотором роде, внутрь себя самого. Конечно, при этом пришлось замкнуться в коконе Застывшего Времени и забыть о собственном сне... К счастью, Сумеречным много спать не нужно. - И пробуждение стало подобно смерти. Твоей смерти. - Стало, - согласился Jaer'raeth, поднимаясь в полный рост. Чародей расправил плечи и на мгновение избавился от обычной сутулости. Косые лучи заходящего солнца, с усилием проникая сквозь толстые плиты горного хрусталя в овальных оконных рамах, создавали в кабинете Джеррета игру света и тени - любимое его зрелище (в обоих смыслах). Свет раскрашивал мантию в лиловый пурпур, а тени делали ее пыльно-серой. Лицо, расцвеченное серо-лиловыми бликами, на мгновение уподобилось покрытой мельчайшими трещинами маске из темной слоновой кости - такими прикрывали свои черты бесстрастные седые Владыки, восседавшие на каменных тронах Атлантиды, Та-Кемт и Офира... Однако густые волосы и короткая борода чародея оставались черными, неважно, сколько вокруг было света или темноты, а в темных глазах теплились искры столь же темной силы - и на мертвеца он пока что мало походил. - Подобно смерти - стало, - повторил Jaer'raeth, чье имя почти никто не мог произнести правильно ("Джеррет" хоть как-то походило на четкий, высокомерно подчеркнутый выговор Потаенного Царства). - Будь я по-настоящему живым, я бы и умер. - А, так ты притворяешься, - ехидно заметила Алинэ. - Удачно, я бы даже не заподозрила... Чародей повел бровью, и вокруг его собеседников возникла тесная клетка, не оставлявшая им даже возможности пошевелиться. Состояла клетка отчего-то не из каменных, бронзовых или железных прутьев, а из снабженных массой шипов и колючек живых стеблей роз, терновника и чертополоха. - Я - Сумеречный, - негромко напомнил Jaer'raeth. - Возможно, вам неизвестно, что мы видим многие произнесенные слова - в красках, неким подобием радуги или палитры живописца. Зависит это не столько от слов, сколько от придаваемого им смысла. Так вот, мне было бы весьма занятно выслушать один рассказ, а заодно и увидеть его краски. Вопрос в следующем: почему ваши слова о смерти и пробуждении окрашены в цвета тени?

26. Обреченный говорить

Гора с раздвоенной вершиной, подобной сплюснутому седлу, озарилась ожерельем аметистовых огоньков. Покружив в воздухе, огоньки сбились в бесформенное облако, а потом легли аккуратными стежками в двух ладонях над самой удобной из тропинок, соединявших вершину с лежащим у подножия горы поселением. Быть может, следовало сказать "городком"; хотя в нем имелась не одна сотня хижин, лачуг, хибар и прочих жилищ не очень привлекательной внешности, стояли здесь и крепкие каменные дома, часть их имела два этажа, а несколько - целых три! Но как раз то, что делает город городом, здесь отсутствовало. Впрочем, нужен ли этому городу "горОд", что иначе зовется крепостной стеной или хотя бы заграждениями? Он и выстоял-то однажды лишь потому, что был лишен столь явного свидетельства своей незыблемости и защищенности. А может статься, и не однажды... Что ж, решено. Будет - город. А имя ему - Сафед, на благородном наречии благородных курейшитов, не желающих либо не способных ломать свой благородный язык, произнося "Цфат", как это делают Нефилим. Городок Цфат у подножия горы Мерон, со дня своего основания беглецами из пылающего Эрушалайма ожидающий прихода машиаха - мессии. Когда-нибудь он придет именно сюда. То есть придет он в мир вообще, но первый его шаг в мире людей будет сделан на седловидную вершину горы Мерон, а первым городом на его земном пути окажется Цфат. И первой земной пищей его непременно станут теплые лепешки с козьим сыром, какие уже без малого семь столетий каждое утро печет пожилая женщина в домике на окраине Цфата, около тропинки, сбегающей со склонов горы. Одни говорят, что рецепт этих лепешек передается из поколения в поколение, от матери к дочери, другие свято убеждены, что никто никому рецепта не передает, а вот женщина все это время, все эти годы - одна и та же. Третьи тихо ждут и надеются, не осмеливаясь верить. Кто-то не верит и не ждет, но просто живет именно здесь, потому что так сложилось. Кто-то, напротив, ждет - не верит и не надеется; ждет, почти уверенный, что верящие ошибаются, но не осмеливается сам поверить своим расчетам и потому ждет возможности подтвердить их - а быть может, не подтвердить, а опровергнуть, ибо он еще и сам не решил, чего желает больше... Поэтому, когда за два часа до рассвета над горой Мерон загорелись лиловые огоньки, очень многие проснулись. И не просто проснулись, а начали лихорадочные приготовления ко дню, которого так ждали, хотя вовсе не были уверены, что дождутся при жизни. Спустившийся по аметистовой тропинке выглядел откровенно измотанным, каковыми вообще-то посланцы небес не бывают (или не позволяют себе казаться таковыми). Неспешно, чуть ли не спотыкаясь добрался он до окраины городка, где поджидала пожилая женщина с большой плошкой горячих лепешек, только что из очага. Недоверчиво взял одну, явно не понимая, что это такое и зачем оно вообще нужно. Потом, очевидно, вспомнил, вяло попытался улыбнуться, откусил и поблагодарил за угощение. Женщина ахнула; глиняная плошка плюхнулась на каменистую землю Галилеи и разбилась, лепешки посыпались в пыль. Говорил пришелец по-арабски...