Алексей Рощин - Кровь износа

— Вы хотите сказать, что именно поэтому на правом берегу еще был свет и работали светофоры, когда уже на правом творился полный… э-ээ… конец, да?!

— Примерно так! — кивнул проф, по-прежнему не оборачиваясь.

— И сколько еще будет ударов? Или этих… миниволн??

— Кто ж знает! Гордеев рассчитал только время, когда, как он считал, «волна наиболее вероятна» — 5-6 января. Но он, конечно, не мог знать, что в этот период будет не один мощный удар, а серия мелких миниволн, которые добьют все, чей срок уже подошел!

— Что же еще-то может быть? — в недоумении, рассуждая вслух, сказал я. — Электричество отказало, газ уже взрывался, дорожное полотно, вон, на наших глазах провалилось…

Мы шли в этот момент сквозь стройку. На пустыре над рекой, видимо, решили возводить затейливую многоэтажку — но кризис помешал. Решили да и бросили. Стройка производила впечатление заброшенной. Хотя, может, это только казалось? Во всяком случае, громадный кран, чья стрела едва виднелась где-то почти над нашими головами, убеждал в обратном.

Мне этот кран почему-то очень не понравился. Мысленно я сто раз проклял шуструю Катю, которая решила вести нас через стройку. И так-то не видно ни зги, скользко — так еще и пробираться по каким-то, как у нас водится, разбросанным там и сям бетонным блокам и прочим стройматериалам. Тут и ноги поломать недолго! Хорошо Кате — она видит, похоже, в темноте как кошка. Откуда свалилась на нашу голову эта, блин, «работница индустрии гостеприимства» (как вы понимаете, я все это наговариваю сейчас прямо в микрофончик, подключенный к заветному диктофону — собственности газеты «Час Икс»).

А тут еще эта стрела нависает — на нервы действует! С детства ведь помню лозунг «Не стой под стрелой!»

Каким-то чудом, ничего не поломав, мы благополучно пересекли этот пустырь — сладкая парочка впереди, я, как уж сложилось, в арьегарде.

— Ну долго еще?! — спросил я, задыхаясь. И простонал: Не бегите так!

— Ничего! Мы уже почти пришли! — Катя остановилась, и в ее голосе я услышал нотки сочувствия. — Сейчас перейдем вон там, налево — и будет улица Речников!

— Давайте прибавим!

Профессор тоже, наконец, обернулся. Даже в лунном свете я поразился, насколько бледным было его лицо.

И тут что-то дернуло меня обернуться. НА КРАН. Будь я проклят — он падал!!

Падал, как все в эту бесовскую ночь — почти беззвучно. Как во сне. Он просто начал вдруг стремительно увеличиваться в размерах. «О, проклятая Волна!!» — мелькнуло у меня в голове.

В следующую секунду я уже каким-то немыслимым образом сгреб в охапку разом и Катю, и профессора — и вместе с ними прыгнул в сторону. Скорее всего, нас бы это не спасло — но, по счастью, слева оказался склон, что-то вроде детской горки — и мы кубарем покатились по нему, что-то крича и, наверно, подвывая от ужаса.

Кран рухнул страшно, с диким грохотом и скрежетом. Я явственно ощутил, как земля содрогнулась, а мимо явно просвистели какие-то железяки. От стремительного падения я разбил нос, ушиб локоть и расцарапал ладони. Попутчики мои тоже, как я понял, приложились знатно — но вроде бы ничего себе не сломали.

— У вас опять кровь из носа, Аркадий! — сказала Катя. У нее у самой на лбу вскочила явственная шишка, а под глазом наливался лиловый, почти черный в ночи фингал — но она, похоже, этого не замечала.

Я набрал снега и приложил к больной физиономии. Со стоном поднялся профессор — он отделался, пожалуй, хуже всех: голова его была вся в крови.

В общем, Катерине пришлось опять доставать тампоны и скотч.

И вот как раз тогда, когда я безразлично и вяло наблюдал за ее заботливыми манипуляциями над головой профессора — я вдруг ВСПОМНИЛ.

— Скажи-ка, профессор … Что вы такое произнесли, когда мы падали со склона?

— А что я произнес? — так же вяло спросил он.

— Не помните?

— Нет.

— А я помню: вы орали «Ферфлюхтер!»

— А я ничего не заметила, — сказала Катя, не отрываясь от работы.

Я продолжил в азарте:

— Зато я заметил! Вы орали «ферфлюхтер» — немецкое ругательство. Что-то вроде «черт возьми», если я не ошибаюсь. И уже не в первый раз!

— Ну и что? — так же вяло отвечал «Александр Глебович» — Это обычное ругательство…

— Обычное?! В нем нет ничего обычного ДЛЯ РОССИИ. И мне, знаете, очень интересно узнать — почему вы в критических ситуациях постоянно переходите на немецкие проклятия?? А? Ответьте, пожалуйста!

— Вы же знаете, что я приехал из Калининграда…

Профессор отвечал мне с каким-то удивительным безразличием.

— Да какой Калининград, — напирал я. — Все знают, что там давно нет никаких немцев. Кому вы заливаете?! Мне б давно надо было догадаться: с чего б вдруг инженер из Поволжья стал писать какому-то профессору в Калининградскую область? Это ж полный бред! Если б он куда и написал, то в Москву! Или там в Нью-Йорк, в ООН! Отвечайте — откуда вы о нем вообще узнали?! И КТО ВЫ ВООБЩЕ ТАКОЙ??

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — так же вяло и тускло отвечал мне профессор. — Я — известный калининградский ученый. Мои предки были немцами. Я ищу инженера Гордеева.

Голос его звучал, как заезженная пластинка.

Катя приклеила последний тампон и с удивлением воззрилась на меня.

— Аркадий, о чем ты? Что вы тут устроили? Какая разница, кто что кричал?

— Да то, дорогая Катя, — сказал я с торжеством, — что наш «профессор» совсем не тот, за кого он себя выдает. Ни из какого Калининграда он не приезжал! Знаешь, кто он? Он — шпион! Да-да, признайтесь: Вы — шпион? Отвечайте! Зачем вам Гордеев??

— Господа, да что с вами такое? — всплеснула руками Катя. — Мальчики…

Она беспомощно переводила взгляд с него на меня и обратно.

Наверно, со стороны мы смотрелись дико: все в синяках и пластырях, в порванной одежде, сидим в ложбине возле упавшего крана и ведем какие-то разборки посреди ночи. Но мне очень хотелось узнать, наконец, правду!

А лже-проф неожиданно сдался.

— Хорошо, Аркадий, я скажу! — сказал он. — У меня прекрасные документы, к которым вы никогда в жизни не придеретесь, но я скажу вам правду. Только при условии, что после этого мы встанем и пойдем туда, куда мы стремились — и вы мне поможете!

— Я посмотрю сначала, что вам нужно от нашего инженера, — сказал я непримиримо.

И он рассказал. По его словам выходило, что сам он — из семьи русских эмигрантов «первой волны», в семье все старались не забывать русский язык, но его родной — все ж, понятно, немецкий. Жил он в Швейцарии и сотрудничал с международной организацией «Ученые за мир», со штаб-квартирой как раз в Цюрихе. Вот туда и пришла бандероль со странной рукописью на русском языке, которой никто не придал серьезного значения, и в конце концов она попала к нему как «любителю всего русского» — такая у него была репутация в организации.