Юрий Нестеренко - Удовольствие Дона Хуана

Мой перевод достаточно вольный, некоторые места так и остались для меня непонятными, но за общий смысл я ручаюсь. История, описанная в этом фрагменте, произошла с падре Игнасио по дороге, когда он, в сопровождении послушника Рауля, направлялся в отдаленный монастырь в Толедских горах. Не знаю уж, за каким делом — это, очевидно, осталось на не дошедших до нас страницах — ну да и не важно. Важно, что в пути их застала непогода, и они вынуждены были искать убежища…

«… Парило уже в третьем часу пополудни, горячий воздух был тяжел и вязок, заставляя сердце биться быстрее и вызывая быстрое утомление; однако же, положась на милосердие Божие, я велел Раулю собираться в путь, рассчитывая еще до заката перебраться через перевал. Дорога шла в гору, петляя меж неприветливыми склонами, поросшими выжженной солнцем травой, крутыми скальными обрывами и опасными осыпями. Несколько часов мы ехали молча, изредка освежаясь водой из фляги; изнуряющий зной не располагал к беседе. Рауль несколько раз тревожно посматривал на запад, и я, устремив взор в том же направлении, принужден был убедиться, что небесная синева обрела там угрожающе-темный оттенок. Вскоре донесся до нас и первый, отдаленный еще, раскат грома. Но делать было нечего; мы находились вдали от поселений и могли лишь подгонять наших мулов, высматривая впереди если не жилище, то хотя бы пещеру в скалах, что смогла бы послужить нам укрытием от грозы.

До заката оставалось еще не менее двух часов, однако вокруг быстро темнело, по мере того как черно-синяя туча, скрывшая уже солнце, заволакивала и остальной небесный свод. Порыв ветра принес живительную прохладу, но не наполнил сердца наши радостью, ибо мы по-прежнему не могли отыскать никакого убежища; затем упали первые капли, застывая бурыми комочками в пыли, а минуту спустя разверзлись хляби небесные, словно во дни потопа, обрушивая на землю сплошные потоки воды. В одно мгновение мы вымокли до нитки; стена дождя была такой плотной, что мы едва различали дорогу. Мутные потоки, набухавшие с каждой минутой, бежали по склонам и соединялись на дороге, обращая ее в подобие реки. Но сим испытание, посланное нам, не ограничилось. Страшный удар молнии, расколовший, казалось, небо и землю, обрушился совсем рядом с нами; в его ослепительном свете я явственно увидел, как волосы встали дыбом на голове у Рауля, а от оглушительного грохота у меня заложило уши. Меня объял трепет при виде сего свидетельства Божьего гнева; что уж говорить о бессловесных животных? Мулы в ужасе бросились бежать, не разбирая дороги, и только чудом, должно быть, нам удалось усидеть в седлах при этой бешеной скачке, во время которой, однако, была утрачена часть поклажи. Наконец, нам удалось успокоить животных. Признаюсь, я пребывал в растерянности относительно того, что делать дальше, как вдруг Рауль воскликнул: „Смотрите, падре!“

При вспышке молнии, уже не столь опасно близкой, открылось ему некое здание впереди, у поворота дороги; взбодренные, мы принялись понукать наших мулов и четверть часа спустя уже стучали в дверь строения, оказавшегося, как я и предполагал, придорожным трактиром. „Ужасная гроза, падре“, — молвил хозяин, почтительно пропустив нас внутрь и послав мальчишку-слугу позаботиться о наших мулах.

Сопровождаемые словоохотливым хозяином, который жаловался на плохое состояние дел вследствие малого числа проезжих, мы поднялись в отведенную для нас комнату. Видя, в сколь печальном состоянии пребывает наша одежда и поклажа, хозяин попросил меня не побрезговать костюмом из его собственного гардероба. Однако я отказался от предложенного мирского платья; памятуя о том, что претерпели за веру святые мученики, мог ли я поддаться телесной слабости из-за какой-то мокрой рясы? Мы с Раулем подсели поближе к огню, а слуга принес вино; и вскоре живительное тепло согрело нас снаружи и изнутри. За окнами сгустилась ночная тьма, но гроза продолжала бушевать, и время от времени ослепительные молнии вспарывали темноту, озаряя на краткие мгновения причудливые очертания гор.

Я собирался уже задуть лампу и отправиться почивать, как вдруг в дверь осторожно постучали. Это был хозяин. „Прошу прощения, падре, за визит в столь поздний час, но похоже, что дело не терпит отлагательств. Ваш сосед… сеньор, которого принесли к нам третьего дня — он разбился, упав со скалы…“ „Ему нужна помощь?“ — перебил я многословного хозяина. „Похоже, что он умирает, падре…“

Нечего и говорить, что я отогнал подступавшую сонливость и пошел следом за хозяином, дабы исполнить свой долг.

В комнате умирающего было темно; я заметил смутно белевшую свечу на столе, но она не горела. Ни занавеска, ни ставни не закрывали окна, так что лишь вспышки молний вырывали из мрака кровать с вытянутым под простынями длинным худым телом. Пахло какими-то снадобьями. Я попросил у хозяина огня и зажег свечу.

— Потушите, — хрипло сказал умирающий. — К чему этот жалкий свет, когда мы можем наблюдать столь великолепную ночную мистерию? (Очередной раскат грома прозвучал словно бы в ответ на его слова.)

— Сын мой, — строго произнес я, присаживаясь у постели больного и делая знак хозяину удалиться, — ты готовишься предстать пред Господом нашим, и надлежит тебе обратить помыслы…

— Прошу вас, не называйте меня сыном, — перебил он. — Вы, как мне кажется, не старше меня, и такое обращение представляется мне смешным.

— Но разве вы не понимаете, что мой сан дает мне право… — я почувствовал более удивление, чем гнев, слыша столь неподобающие речи.

— Давайте оставим в покое ваш сан. По правде говоря, я всегда был плохим христианином, и не собираюсь менять это сейчас.

— Как раз сейчас вы имеете последний шанс покаяться и обратиться к милосердию Гос… — с жаром начал я, но сей грешник вновь не пожелал меня дослушать.

— Я сказал — оставим это. Довольно я выслушал таких призывов за свою жизнь, чтобы внимать им еще и перед смертью.

— Но зачем же вы пригласили священника? — спросил я, признаюсь, не без растерянности.

— Я не приглашал священника. Я просил нашего милейшего хозяина позвать кого-нибудь из соседей. Но в трактире нет других постояльцев, кроме вас и меня. Впрочем, если мои слова кажутся вам оскорбительными, вы, конечно, можете уйти.

Я все еще лелеял надежду обратить этого заблудшего к покаянию, но понял, что действовать тут надо не напрямик.

— Хорошо, если вы не желаете исповедоваться, то что вам, в таком случае, угодно?

— Просто поговорить.

— Что ж, давайте просто поговорим. Если вы не желаете, чтобы я называл вас сыном, то как в таком случае мне вас называть?