Станислав Соловьев - Somnambulo

Скоро вечер, и я, наверное, не засну, я точно не засну в этом вагоне. Не умею спать в поездах. Обидно. Другие–то не замечают, какие страшные неудобства в этих вагонах. Они умеют спать в поездах Им, наверное, все равно, наплевать на все. И мне наплевать, но как достигнуть того состояния, когда наплевать твоему телу — вот этого я не знаю, вот что я не умею… И мне было бы наплевать, еще как наплевать, если бы была бутылка водки, пусть самой дешевой. Вон, хотя бы грамм двести — с проводником. Тогда бы тоже не замечал, отключился, да и все… Но водки–то — нет. Где ж ее взять, если нет при мне таких денег? Денег только на пиво и хватит, если покупать. А что это за пиво в такую жару? — Теплое, почти горячее, прокисшее, одна желтая пена и горькая соль. Пить такое — это извращение. Ты покроешься новой потной волной, почувствуешь тяжесть в мочевом пузыре, тебя начнет мучить изжога, и опять разболится голова… Только перестала болеть голова, слава Божественному Сновидцу, я не забыл положить в чемодан таблетки. Спешил, но не забыл положить, без таблеток — в поезде смерть для головы. У меня всегда от поезда начинает разламываться голова — наверное, голова, не мозги, а сама голова, черепная коробка. Нервы уже хорошо усвоили, что в поезде начинаются головные боли, и каждый раз они начинают поднимать шум–гам, требуют напрячь жилы, требуют скрипеть зубами и смотреть куда–то мутным невидящим глазом… Уже гораздо лучше, я разжевал две таблетки подряд, без воды. Так и проглотил, не запивая, сколько же можно…

Горечь во рту жгла, и язык был большим и горячим. От этого хотелось пить, много пить, что угодно, лишь бы залить внутрь что–то жидкое и текучее. Вокруг, тут и там, пили остро пахнущее, разбавленное сырой водой, теплое пойло. Это не внушало желания пить, а скорее отталкивало его, прогоняло прочь, куда–то внутрь, в горечь.

Мартин смотрел в потолок — окно ему надоело. Запотевшее и почти не пропускавшее света, оно вызывало в нем отвращение. Смотреть в потолок — вычурно сказано, ведь этот потолок — вот он, под самым носом, чуть подними голову, и ты упрешься в него своим лбом. А если сделаешь это резко, то врежешься, и снова проснется боль.

3

В вагоне стоял неразборчивый шум, какое–то беспорядочное движение, мелькание тел, полуоборванных слов, резких звуков. Вокруг сидели, лежали, ходили, бегали, толкались, ели, что–то бесконечно пили, разговаривали, кричали, смеялись, плакали, играли в карты и кости, пели, курили, махали кулаками, раздевались, тащили поклажу, тащили чужое. А некоторые, которым нужно было скоро сходить на всех этих не запоминающихся, похожих одна на другую, станциях Диспарате, Санто — Делирио, Мисерия, — стояли в проходах. Их пихали, на них орали со всех сторон, их тянули за плечи, сквозь них старались пройти, на них было страшно смотреть.

Было скученно, было шумно и многолюдно. Отовсюду несло потом и мочою. Воздух был жирный, засаленный, какой–то мягкий, липнущий к любому носу, рвущийся попасть в нос, залепить наглухо его, как патокой, как пластилином, влиться, влезть в легкие и заполнить их до отказа. Он был какой–то слежавшийся, этот воздух, комковатый, как «сладкая вата», что продают в Польво — Кальенте на каждом углу. Ее Мартин не любил за неистребимую горькую вонь жженого сахара.

Может, они о чем–то разговаривали, о чем–то существенном. Но вряд ли. Одна болтовня. Кто сколько заплатил за билет, привокзальные анекдоты, жалобы на тещ и соседей, ругань…

Где–то пили лимонад. Он только назывался лимонадом. На самом деле это была мутная слабо газированная водица, остро пахнущая чем–то химическим — не подслащенная простая вода, залитая чьей–то умелой рукой в разноцветные захватанные бутылки. Где–то пили теплое пиво из таких же бутылок, и все, что было в этих лимонадных бутылках, напоминало приторный базарный леденец, сделанный крестьянскими руками. А где–то пили водку — в таких же бутылках. Где–то, но пока не в этом вагоне. И пьяные здесь не орали так громко, лишь забредали вдрызг набравшиеся из соседних вагонов. Но они ничего не находили, и шли в следующий.

А кто–то совсем ничего не пил. Потому что уже хорошо усвоил, неоднократно путешествуя в поездах по всем концам ОНЕЙРОКРАТИИ, зачем пить горячее и несвежее, если потом будет изводить тебя обильное потовыделение, и желудок, воспротивившись такому насилию, разболится, и будет падать куда–то вниз, в штаны. Вскоре придется идти, нет, не идти, бежать в сортир. А там смрад немытого месяцами отхожего места, тучи назойливых злобных мух, заблеванный пол и непрекращающаяся вереница распаренных краснолицых теток у дверей. Которых нужно безропотно пропускать вперед, молча, если не хочешь услышать визгливый, все заглушающий гомон. Зачем, зачем?.. Но таких было мало. Мало было стойких и сознательных, все стремились сдаться жажде в плен, а потом…

Сейчас студенты сдают летнюю сессию, думал Мартин, а она, как всегда затянута. Опять просроченные сроки, непонятно когда они закончатся, даже в ректорате этого не знают. Преподаватели злы и злопамятны, их мстительность и мелочность дает о себе знать то тут, то там, только держись, не зевай. Наверное, оттого, что опять задержали за последний квартал зарплаты, цены на Государственные Сны постоянно растут, а еще тесты переэкзаменовки по квалификации, что частенько проводят младшие советники Департамента аттестации Государственных Сновидцев. Несбывшаяся карьера, некачественная еда, некачественные сновидения, проблемы, проблемы… Никому неохота в такую жару что–то зубрить, повторять, запоминать или писать безнадежные шпаргалки. Вспомнить что–то — просто невозможно, мозги совсем не работают. Они только потеют и плавятся, как потеет и плавится все на Юге.

Меня выгнали оттуда. Им не понравилось, что мне не удалось зимой вовремя приехать в Польво — Кальенте, я не успел к началу зимней сессии… А когда приехал — они меня не хотели даже слушать. Мои сны не стыковались со снами Польво — Кальенте.

Как это так, говорили они, вы не могли приехать вовремя, студент обязан приезжать на зимнюю сессию точно в срок. Вы несете чушь, сеньор студент, почему это вы не могли взять билет на Польво — Кальенте, этого не может быть, все пользуются нашим прекрасным железнодорожным транспортом, все приезжают в срок. Зачем вы пытаетесь убедить нас, что была нехватка билетов, и они были только у спекулянтов? Зачем покупать у спекулянтов, ведь есть государственные кассы?.. Не утверждайте, можно подумать, что наша прекрасная железная дорога бывает не в состоянии перевезти граждан из одного города в другой! По–вашему, сеньор студент, выходит, что наша железная дорога никуда не годится! А куда делись миллиардные вложения в наш транспорт, выделенные по личному распоряжению нашего заботливого Императора?! Знаете, ведь так и до антиправительственной пропаганды дойти можно! Да–да, подвергать сомнению решения и дела Кабинета Его Императорского Величества… Такое утверждать — сверхнепатриотично, особенно — для студента Государственного Университета имени Алехандро Алунадо!.. Мы не видим серьезных причин, мы не слышим внятных объяснений, зато мы видим с вашей стороны безответственность и непатриотичность, самомнение, большое самомнение! Вы, наверное, плохо спите, сеньор студент, и видите не то, что вам положено!..