Кирилл Берендеев - Друг мой !

Мы встречались с тобою всякий раз, когда устраивались собрания членов литературного клуба. Нас тянуло друг к другу то, что объединяло, но я и с удивлением и с тоской и болью в сердце убедился в простой истине - ты не помнишь меня. Подсознательно ты ощущал некую связь, что пролегла меж нами, но всякий, нашего роду-племени, встречаясь с собратом, чувствует нечто подобное. Однако дальше подсознательного ощущения близости ты - не мог? не стремился? - идти. Точно что-то мешало открыть тебе глаза и увидеть под туземной маской лицо своего друга.

И я терзался, не понимая причин неузнавания. Ты был и рядом со мной и где-то далеко в необозримых далях. Тщетны были мои старания - словами, жестами, намеками, даже прямыми упоминаниями, - вернуть тебе память. Напротив, всякий раз, как речь заходила о прошлом, мы спешил, ты торопился перевести разговор на что-то другое, более привычное миру, окружавшему нас, а, если это не удавалось, спешил - хоть и не хотел, я видел это! - покинуть меня.

Что это была за защита? От кого или чего? Я блуждал среди бесчисленных вопросов, я пытался выбраться на свет, на поверхность этого моря, но они снова и снова затягивали меня в свой темный омут.

Одновременно я пытался разыскать тебя - следы прежнего тебя - в иных мирах и сферах. Почему и откуда ты пришел сюда, что послужило толчком и причиною, что принес с собой ветер... нет, о ветре я уже говорил.

Поиски дали результаты. Странные и непонятные, когда я получил ответ на часть измучивших меня вопросов, то общее число их не убавилось ничуть, просто новых оказалось куда больше, чем исчезло прежних.

Ты оказался беглецом. Да, ты бежал сюда, в этот мир, укрылся в нем, растворился среди обитателей, покрыв свое лицо туземной маской. Ты старался спрятаться так, что буквально сросся с ней, с этой маской, сроднился, растворил ее в себе, стал ее частью настолько, насколько она стала твоей.

И это более всего меня изумило. Твой дом, твоя работа, твои соседи и друзья - я смею говорить о себе так же, - все они были оставлены в прошлом, вычеркнуты, отрезаны от твоего грядущего, отброшены, точно за ненадобностью. Ты все оставил позади, все, что имел, чем гордился, что любил, что ненавидел, или восхищался, чему поклонялся, - весь мир оставил, чтобы уйти в другой.

Признаюсь, я никогда не видел подобного. Да и не слышал ни о чем, что походило хотя бы в отдаленных чертах на твое поспешное бегство. Говорить о том, что я не понимал его, - значит, не выразить и доли всех чувств, хлынувших в мое сердце тогда. Твое бегство буквально подкосило меня. Я не мог объяснить его себе, боялся объяснить и, боясь, искал пути и маневры, чтобы принять его как часть известного - в свое время так хорошо! - мне тебя. И, прости меня, друг мой! так и не смог отыскать.

В последовавшую за тем открытием скорую нашу встречу, я, конечно, показался тебе без повода резким. Непонимание всегда ставило преграды, как поставило оно их и на этот раз меж нами. Снова. Я не буду напоминать тебе о прошлых наших размолвках, тебе они покажутся бессмысленными, скажу лишь, что они были. Потому мы и разошлись давным-давно, еще на твоей родине, ища пути, отличные друг от друга.

Новому нашему расставанию поспешествовало еще и то, что литературный клуб, в коем мы еженедельно встречались, закрылся по причине банкротства, а устроители и члены его смешались и рассеялись по столице и окраинам. Ты не знал способа связаться со мной: я не давал тебе своих координат, не просил у тебя твоих; намеренно не интересовался ими, будто боясь остаться среди туземцев, приняв их образ жизни и мыслей.

Нет, то не гордыня, скорее, некая зависть. Из тех, что изводит своей бессмысленностью: что мне туземная жизнь, хотя я изучаю ее, разве что в плане документальном, как повод сравнить даже не с нашим миром, а с прошлыми годами и веками этого. И, как выяснилось, что мне та водительница клуба: едва место встреч наших осталось в прошлом, она смиренно перекочевала в мои воспоминания, не тревожимые ничем и никем, вместе со всеми членами клуба, вместе, как я полагал, и с тобой. Не первая она и не последняя среди тех, кто встречал меня на дороге этого мира, и кого оставлял я, пройдя участок пути, чтобы, свернув на другую тропу, встретить нового попутчика.

Расставаться с тобою было для меня тяжело. Меня уколола твоя жизнь среди жителей империи, хоть и не мог я представить себя на твоем месте, но - видно, еще из-за этого - чувствовал твое превосходство над собой, и чувство это - несказанно угнетало меня.

Видишь, мой друг, как все просто. Как просто измыслить причину, чтобы разойтись. Ведь написать письмо куда труднее, чем не писать его, изредка укоряя себя слабыми напоминаниями о необходимости, смысла которой уже и не вспомнить. А потом сама эта необходимость теряется в прошлом и только память изредка выталкивает, как пузырь на болоте, воспоминания, возвращая память о человеке, которого не хотел, но все же решился позабыть.

И я в точности следовал этому нехитрому рецепту. Я порывался написать, - через водительницу нашу было легко найти адрес любого члена литературного клуба, - но память о тебе поневоле поднимала память о девушке, певшей глухим голосом под гитару, о нашем клубе, о чьих-то стихах, звучания которых я никогда не забуду, о церемонии чаепития и обо всем, что неизбежно вспомнилось бы, попытайся я снова найти тебя.

Я был слаб. Я и сейчас слаб, то, что я пишу тебе письмо, лишь попытка оправдаться, а она удел тех, кто не в силах уклониться от оправданий. И потому мне проще было тогда оставить все, как есть. Не звонить, не писать, не искать.... И ты и моя водительница, уснули бы во мне вечным сном, который, изредка повторяясь, приходил бы мне в душу через многие годы, когда и ее, и твой след потеряется навсегда среди пустыни забытой столицы империи.

Должно быть, и ты сознательно желал того же. И подавлял свое подсознание теми же сказками, какими уговаривал себя я, сказками о том, что легче и проще.

И все же, именно ты нарушил безмолвный покой. Вспомнил водительницу и нашел сперва ее телефон, а затем и мой. И позвонил.

Наверное, тебя удивил мой спокойный голос и мое почти немедленное приглашение. Кажется, я и в самом деле, не удивился. Точно чувствовал неизбежность звонка, точно ждал его. Сколько? - лет пять-семь. Не помню точно, годы давно слились для меня в пелену, которой нет ни конца, ни края. Я привык к ней, ты - нет, потому ты и позвонил.

Ты назвал меня тем именем, под которым я был известен в том клубе. Признаться, мне отчего-то подумалось, что ты вспомнил о моем прошлом имени, то есть, вспомнил все, и захотел этим поделиться со мною.

Если это не так, что ж, напрасно я ждал. Простое пожатие плечами заменило нам прочие чувства, огорчающие нас. Впрочем, тогда я ждал не только этого. Нет, даже не ждал, я сейчас, вспоминая, говорю так, а тогда я слушал твой голос, внимал твоим речам и отвечал на вопросы, даже не задумываясь над их смыслом. И сам спрашивал о том же, забыв, когда мне доводилось испытывать нечто, подобное тому, что я почувствовал в тот час. Время остановилось, иные чувства притупились, о них я вспомнил позднее, много позднее, когда встреча осталась на расстоянии дней. Когда пришло время вспомнить и ощутить заново эту встречу.