Харлан Эллисон - Как я искал Кадака

Вы хотите знать, как так? Как это мертвый еврей может говорить с той стороны? А я вам что, ученый, я что, должен знать, как оно работает? Врать не стану - не знаю. Но каждый раз одно и то же. Одного из нас прихватывают судороги, он помирает и ложится и не гниет, как туристы, которые шиккер в дрек барах в центре Гумица, и падают в канаву, и их переезжает двуколка.

Но голос остается. И нудит.

Наверное, это как-то связано с душой, хотя не поручусь. Одно могу сказать - слава Богу, мы на Зушшмуне не поклоняемся предкам, потому что с полным небом старых нудников не было бы и резону оставаться по эту сторону. Благословенно будь имя Авраамово - через некоторое время они затыкаются и куда-то уходят, наверное, нудеть друг другу, хотя им давно следует покоиться с миром.

А Снодль еще никуда не ушел. Он только что помер и теперь требовал, чтобы мы сидели шиве не только по нашим угробленным жизням, но и - нет, вы только подумайте, на полном серьезе - по нему! Ну не ойзвурф ли этот Снодль!

- Есть еще Кадак, - говорил он. Голос шел из воздуха в футе над трупом, лежащим спиной вверх на столе в иешиве.

- Снодль, не будешь ли ты так любезен, - ответил ему Шмуль, тот, что с переломанной антенной, - заткнуть свой рот и оставить нас в покое? - И, заметив, что Снодль лежит лицом вниз, добавил (тихонько, потому что о мертвых плохо говорить не стоит): - Я всегда утверждал, что он через тухес разговаривает.

- Перевернуть его? - предложил хромопрыгий Хаим.

- Пусть лежит, - заявил Шмуль. - С этой стороны он лучше смотрится.

- Ша! Мы так никуда не придем, - сказал Ицхак. - Ганефы вот-вот уведут планету, остаться мы не можем, уехать тоже не можем, а у меня согнездные наложницы мокнут и молоко дают на Бромиосе.

- На Касрилевке, - поправил Аврам.

- На Касрилевке, - согласился Ицхак, делая опорной, задней то есть, рукой извинительный жест.

- Планета десяти миллионов Снодлей, - сказал Янкель.

- Есть еще Кадак, - повторил Снодль.

- Да о каком таком Кадаке талдычит этот ойзвурф - спросил Мейер Кахаха.

Мы все закатили глаза - девяносто шесть исполненных цорес глаз. Мейер Кахаха всегда был городским шлемилем. Если есть на свете больший ойзвурф, чем Снодль, то это Мейер Кахаха.

- Заткнись! - Янкель ткнул Мейеру Кахахе указательной рукой в девятый глаз (тот у него с бельмом).

Мы сидели и переглядывались.

- Он прав, - сказал наконец Мойше. - Это еще одно горе, которое мы оплачем на Тиш Беав (если только на Касрилевке Тиш Беав выпадет на нужный месяц), но ойзвурф и шлемиль правы. В Кадаке наша единственная надежда пусть поразит меня Господь громом за такие слова.

- Кому-то придется идти искать его, - заметил Аврам.

- Только не мне, - взвился Янкель. - Нашли дурака!

Тогда реб Иешая, который был мудрейшим из синих евреев Зушшмуна даже до исхода - а уж кое-кому из них неплохо было бы остаться да помочь, чтобы мы не оказались в такой дыре, когда Снодль помер от припадка, - так вот реб Иешая согласился, что надо искать дурака, и заявил:

- Надо послать Евзися.

- Спасибочки, - отвечаю.

- Евзись, - сказал ребе, глядя на меня шестью передними глазами. Может, нам послать Шмуля с оборванной антенной? Или Хаима хромопрыгого? Или Ицхака, у которого от похоти судороги делаются? Или, может, нам послать Янкеля, который даже старше Снодля, и тот умрет в дороге, и нам надо будет искать двух евреев? Или Мойше? Так Мойше со всеми спорит. Он нам таки кого-нибудь приведет.

- А Аврам? - спросил я.

Аврам отвернулся.

- Ты хочешь, чтобы я упомянул проблему Аврама перед открытым Талмудом, перед усопшим, перед лицом Господа и всеми нами? - жестко глянул на меня реб Иешая.

- Прошу прощения, - смутился я. - Не надо было об этом упоминать.

- Или, может, ты послал бы меня, вашего раввина? Или Мейера Кахаху?

- Все понял, - сказал я. - Я пойду. Хотя совершенно этому не рад, говорю вам честно и откровенно. Возможно, вы меня больше не увидите, возможно, я сдохну в поисках этого Кадака, но я пойду!

И я направился к выходу из иешивы.

- Судороги, - пробормотал я, проходя мимо сидевшего с невинным видом Ицхака. - Да чтоб он у тебя отсох и отвалился, как лист сухой!

Я вприпрыжку выкатился на улицу и отправился искать Кадака.

Последний раз я видел Кадака семнадцать лет назад. Он сидел в синагоге во время праздника Пурим и неожиданно выкатился в проход, сорвал с себя ярмулке, талес и тфилин - все одновременно, тремя руками, - швырнул на пол, заорал, что для него с иудаизмом покончено и он перешел в Церковь Отступников.

Больше никто из нас его не видел. По мне, так оно и к лучшему. Начать с того, что Кадака я, честно говоря, всегда недолюбливал. Он сопел.

Ну, это не больно-то авейра, думаете вы, и я делаю много шума из ничего? Так вот,, господин Похлопаю-КрылышкамиЧтобы-Меня-Заметили, я человек прямой, я все, что у меня на уме, выдаю в лоб - хочешь, чтобы вокруг да около ходили, поди к Авраму, он тебе покажет, как это делается. И я говорю, что выносить это постоянное сопение было совершенно невозможно. Сидишь ты в шуле, и посреди "Шма Исроэль", точно в самой середке "Слушай, Израиль, Бог наш Господь, Господь един!", слышишь такой рев, точно пеггаломер двухоботный в болоте трубит.

От одного звука хотелось вымыться.

Этот Кадак, ему же наплевать было. Ешь ты, спишь, гадишь, штап - ему все равно, он выдает трубы иерихонские, хлюпает носом, сопит так, что тебя наизнанку выворачивает.

А насчет поговорить с ним - и не думайте: как прикажете говорить с человеком, который на каждой запятой сопит?

И когда он перешел к Отступникам, конечно, случился скандал... на Зушшмуне не так чтобы много евреев... скандал делают из всего... но если честно, то я вам скажу: мы все вздохнули с облегчением. Избавиться от этого сопения уже было нахес, вроде как обсчитаться в свою пользу. Или получить семь в цену пяти.

Ну, так мне надо было идти и искать, прислушиваясь, не раздастся ли это жуткое сопение. Вот уж, простите за прямоту, без чего я бы обошелся.

Прокатился я через центр Гумица и направился к Святому Собору Церкви Отступников. Город выглядел преотвратно. Когда уезжали на Касрилевку, из него вывезли все, что не было к земле привинчено. И все, что было привинчено.

И винты. И немало той земли, к которой все это привинчивали. Одни ямы кругом. Зушшмун к тому времени уже не был такой милой планеткой. Больше он походил на старика с крепком. Или на пишера прыщавого. О такой мерзкой прогулке и говорить неохота.

Но часть их дурацкого фаркахда собора еще осталась. Что б ее не оставить: дорого, что ли, новый сделать? Бечевка. Эти тупицы построили святое место из бечевки, слюны и сушеного дерьма с улиц и самих себя, мне даже думать о таком богохульстве противно.