Роберт Хайнлайн - Цель высшая моя

— Ну конечно! — ответил голос, — Что угодно, лишь бы выйти из этой неловкой ситуации.

— Только без фокусов, — предупредил я. — Попробуй смыться, и тебя начнут искать с краскопультами. Это положит конец твоим забавам.

— О, ни в коем случае! — заверил меня пустой воздух, и я его отпустил.

Я прикончил бутылку пива в забегаловке, о которой шла речь, пока не припорхнул мой воробушек. Он нервно огляделся вокруг, подошел к моему столику и уставился на меня.

— Это ты? — спросил я недоверчиво. — Калиостро?

Он вздохнул и кивнул.

— Хорошо, я… пропустим это. Бери стул, присаживайся. Пиво?

Он беспокойно заерзал.

— Ммм, можно я закажу немного бурбона?

— А ты знаешь, чем уколоться, папаша, — похвалил я и поманил официанта. — Джо, принеси этому джентльмену немного кентукки восьмилетней выдержки.

Когда Джо вернулся, этот ботаник[4] взял стакан, плеснул в него на четыре пальца и выпил не отрываясь. После чего облегченно вздохнул.

— Теперь мне гораздо лучше, — объявил он. — Знаете, у меня сердце…

— Знаю-знаю, — подтвердил я. — Очень не хотел вас расстраивать, но это всё во имя науки, да.

Его лицо просветлело.

— Вы тоже изучаете науки? На чем вы специализируетесь?

— На психологии толпы, — ответил я. — Я репортер из «Графики».

Он тут же помрачнел, поэтому я поспешил его успокоить:

— Не волнуйтесь. Сейчас мы просто поговорим, так сказать, не для протокола, а статью обсудим попозже.

Он немного расслабился, и я продолжал:

— Прямо сейчас меня интересуют две вещи. Я полагаю, что вы имеете какое-то отношение к заварушке[5] на углу Спринг — не говоря уже о том, что вы прятались за слоем воздуха. Давайте, колитесь, профессор.

— Но я не профессор, — возразил он тем же самым застенчивым голосом, выкушав еще виски на четыре пальца. — Я — частный исследователь в области спектроскопии. Меня зовут Катберт Хиггинс.

— Хорошо, Катберт. Я Картер. Зови меня Клив. Давай-ка разберемся. Что это было? Зеркала?

— Не совсем. Это трудно объяснить непрофессионалу. Вы сведущи в продвинутой математике? К примеру, в тензорном исчислении?

— Я успешно добрался до неправильных дробей, — похвастался я. — А эти ваши тензоры проходят после?

— Э-э-э, боюсь что так.

— Ладно, — сказал я. — Излагайте. Я постараюсь продержаться, сколько смогу.

— Очень хорошо, — кивнул он. — Вы наверняка знакомы с обычными оптическими эффектами. Свет, падающий на объект, отражается или преломляется им по направлению к глазу, где интерпретируется его образ. Единственное обычное вещество, которое отражает или преломляет так слабо, что само невидимо, — это воздух.

— Бесспорно.

— По ряду причин трудно изменить оптические характеристики человеческого тела так, чтобы они соответствовали воздушным, и тело стало бы невидимым. Но остаются две возможности: первая — заставить лучи огибать тело. Вторая — психологическая невидимость.

— Ха? — спросил я. — Что вы сказали? Вы имели в виду гипноз?

— Отнюдь, — возразил он. — Внушенная невидимость — обычное явление… стандартный приём эстрадных фокусников. Они внушают, что объект из вашего поля зрения на самом деле не находится в поле зрения, и этого вполне достаточно, чтобы он исчез.

Я кивнул.

— Я знаю. Так делал Терстон в своих трюках с левитацей. Рамка, которая поддерживала девочку, была в поле зрения, но аудитория её не замечала. Я тоже её не замечал, пока мне её не показали, а после я уже не мог понять, почему, черт возьми, я не видел её раньше.

Хиггинс радостно закивал.

— Точно. Глаз игнорирует то, что фактически видит, а мозг заполняет это место тем, что должно быть на заднем плане. У многих есть такие способности. Хорошие детективы, карманники. Я сам ими обладаю — вот почему я заинтересовался проблемой невидимости.

— Притормозите-ка! — сказал я. — Только не надо мне рассказывать, что я не видел вас просто потому, что вы такой неприметный. Черт возьми, я смотрел сквозь вас.

— Не совсем, — поправил он, — Вы смотрели вокруг меня.

— Как это?

— По законам оптики.

— Послушайте, — сказал я несколько раздраженно, — я совсем не такой невежа, каким выгляжу. И я никогда не слышал о законах оптики, которые допускали бы такие вещи.

— Это был искусственный эффект, — признался он, — он достигается с помощью кое-каких моих собственных разработок. В основе своей это похоже на абсолютный отражатель. Я окружаю себя полем в виде сжатого эллипсоида. Свет, упавший на него в одной точке, обегает по поверхности поля и покидает его в диаметрально противоположной точке — в том же направлением и с неизменной интенсивностью. Он действительно обходит вокруг меня!

— Это выглядит совсем просто, — прокомментировал я, — однако, не думаю, что я смог бы построить такую штуку.

— Это трудно объяснить без обращения к высшей математике, — извинился он, — но, возможно, я могу привести отчасти похожий пример с призмами и зеркалами. Когда луч света падает на поверхность, он может быть дважды переотражен на угол падения, или же преломлен на угол преломления вот таким образом… — и он принялся рисовать на листке меню. — Когда оптическая система устроена таким образом… — он изобразил что-то вроде бартерной цепочки между зеркалами и призмами, — пучок света, падающий на систему в некоей точке «А» под некоторым углом θ («тэта»), будет отражен и преломлен вокруг системы к точке «А-прим», и выйдет наружу под углом θ («тэта»). Как видим…

— Пропустим это, — прервал я. — Я вижу, что он полдороги проскакал в объезд, и что он выходит из поворота в том же самом направлении. Остальное — замнем для ясности. Ладно, вы раскрыли половину загадки. А что насчет террора на дорогах?

— Ах, это, — он одарил меня идиотской ухмылкой и вытащил здоровенный револьвер.

Мне не понравилось то, что я прочел в его глазах.

— Спрячь эту штуку! — заорал я.

Он неохотно подчинился.

— Не понимаю, почему столько суеты, — проворчал он, — Это не опасно… ну, скажем, не очень опасно. Это всего лишь водяной пистолет.

— Ха? — я осмотрел оружие вблизи. — Тогда прошу прощения, Катберт. Начинаю понимать ваш замысел… Чем он заряжен?

Его лицо просияло.

— Синтетический экстракт mephitis, выделение скунса!

— Ммм… Катберт, а вам не кажется, что это чересчур?

Он виновато усмехнулся.

— Ну, может быть чуточку — но всё равно это ужасно забавно.