Cемен Слепынин - Фарсаны

— Отдохну и здесь.

У меня же было много дел. Да и чувствовал я себя, пожалуй, всех бодрее. Я уселся в глубокое кресло перед пультом управления и по приборам долго следил за работой всех агрегатов корабля. Торможение почти не отразилось на показаниях приборов. Все было в норме. Молодец все-таки Рогус, хороший, знающий бортинженер. Затем по приборам и по гулу, доносившемуся со стороны кормы, я тщательно проверил работу планетарных двигателей.

Только после этого вошел в рубку внешней связи. Субсветовая скорость до сих пор мешала получать хорошее изображение. Сейчас же мне хотелось посмотреть на планеты при замедленной скорости корабля.

Я сел перед огромным круглым экраном связи и включил телескоп — мощный глаз корабля, дающий возможность производить локацию отдаленных космических тел. На экране развернулась изумительно четкая картина целого хоровода планет.

Обернувшись назад, я крикнул в кают-компанию:

— Сэнди! Ты отдохнул?

— Немного отдышался. А что?

— Иди сюда! Здесь такое зрелище…

Сэнди-Ски вошел в рубку и встал за моей спиной, опираясь руками о спинку кресла. Касаясь пальцами кнопок, я стал увеличивать изображение. На экране выплывали отдельные планеты. Первой показалась полосатая гигантская планета — самая большая в этой системе. На ее поверхности бушевали неимоверной силы атмосферные бури. Она имела около десятка спутников. Небольшой поворот тумблера — и на экране возникла соседняя планета, чуть меньше, но с оригинальным украшением — ярким кольцом.

— Зачем выхватываешь планеты из середины? — проворчал Сэнди-Ски. — Ты давай по порядку.

Я перевел луч телескопа туда, где находилась орбита планеты, ближайшей к центральному светилу. С трудом нащупал маленькую, юркую планету, лишенную атмосферы.

— Я так и знал: мертвая планета, — сказал Сэнди-Ски. — Она похожа на нашу Зиргу. Давай дальше.

Сэнди-Ски хотел поскорее рассмотреть третью планету — Голубую, как мы назвали ее раньше. Но я все же сначала показал ему вторую от центрального светила планету. Она имела плотную и совершенно непрозрачную атмосферу. Таинственной незнакомкой назвал ее как-то Сэнди-Ски.

— Давай дальше, — нетерпеливо шептал за моей спиной Сэнди-Ски.

Я стал нащупывать Голубую. Вот она! Отчетливо, как никогда раньше, мы видели голубые океаны, зеленые материки, белоснежные полярные шапки и облака.

— Жизнь! — воскликнул Сэнди-Ски. — Я же говорил, что здесь есть жизнь. Голубая — настоящая жемчужина этой планетной системы. Какая пышная, богатая биосфера! Да это настоящая оранжерея! Не то, что наша Зургана.

“Жемчужина”, “оранжерея” — как естественно прозвучали эти образные слова в устах Сэнди-Ски. И все же, когда он сравнивал Голубую с нашей родной Зурганой, я почувствовал, что в его речи чего-то не хватает. Чего? Я и сейчас не могу дать на это определенный ответ. Если бы вместо Сэнди-Ски был Рогус или пилот Али-Ан, я бы не удивился. Тех я считал людьми несколько скучноватыми. Но ведь это Сэнди-Ски с его необузданной, причудливой фантазией, Сэнди-Ски я знаю, как самого себя! Почему же в его упоминании о нашей родной планете я не уловил какой-то живой и дорогой сердцу нотки? Словно Сэнди-Ски никогда не жил на Зургане, а имел о ней основательное, но книжное представление. Неужели он не помнит, например, как мы совершили с ним труднейший пеший переход по Великой Экваториальной пустыне до оазиса Хари? Я до сих пор чувствую, как немилосердно палило тогда солнце, как захлестывали нас горячие бури, а на зубах противно скрипел песок. Но мы шли и шли по бескрайнему океану песков, гордясь своей силой и выносливостью.

Нет, я не прав! Сэнди-Ски хорошо памятен этот эпизод из нашей жизни на Зургане. Он сам тут же вспомнил о нем. Но вспомнил так, что я не почувствовал жаркого дыхания пустыни, как-то рассудочно… И нельзя сказать, что речь Сэнди-Ски была унылой и плоской, как та пустыня, о которой он говорил, сравнивая нашу обожженную солнцем планету с многоводной планетой Голубой. Его речь была по-прежнему сочна и метафорична. Но странное дело: все метафоры и живописные слова словно потускнели. Да, именно такое впечатление, как будто Сэнди-Ски не жил на Зургане. Он словно не впитывал всеми порами своего тела жарких лучей нашего буйного солнца, словно никогда не ощущал упоительной прохлады северных лесов…

Когда я подумал об этом, сидя за экраном внешней связи, я почувствовал вдруг какое-то смутное беспокойство, даже тревогу и невольно обернулся. Меня не удивило выражение жадного любопытства на лице Сэнди-Ски. Именно таким я и ожидал увидеть лицо моего друга в этот момент. Но его глаза! Не знаю почему, но я вздрогнул, взглянув в его глаза!..

Хрусталев отодвинул рукопись в сторону, достал папиросу и, улыбнувшись, взглянул на своих слушателей Кашина и Дроздова — давних друзей и сослуживцев по научно-исследовательскому институту. На их лицах он увидел любопытство с некоторой долей недоумения. И не мудрено. Хрусталев позвал их вечером к себе домой, чтобы прочитать какую-то рукопись и услышать их мнение. Но какую рукопись, он толком не объяснил.

Хрусталев не спеша закурил, придвинул рукопись и, еще раз взглянув на друзей, приготовился снова читать.

— Подожди, Сергей, — остановил его Кашин. — Признаюсь, ты нас заинтриговал. — И, насмешливо сощурившись, спросил: — Ты что, на старости лет ударился в научную фантастику?

— Нет, друзья, это не фантастика, — рассмеялся Хрусталев. — Я вас, видимо, еще больше заинтригую, если скажу, что это дневник астронавта, прилетевшего на Землю в начале нашего века.

Дроздов, невозмутимый, несколько располневший человек, сидевший в мягком кресле в ленивой и удобной позе, усмехнулся и, махнув рукой, сказал:

— Конечно, фантастика. Я даже догадываюсь, о какой планетной системе говорится в твоей рукописи. О нашей Солнечной системе. Самая большая планета — это Юпитер, другая, поменьше, с ярким кольцом, — Сатурн. А планета Голубая с богатой биосферой — это, конечно, наша Земля.

— Верно, — сказал Хрусталев. — Между прочим, тебя эта рукопись особенно должна заинтересовать. Ты же участник одной из экспедиций в район Подкаменной Тунгуски, и ты работал над разгадкой тайны тунгусской катастрофы.

— Никакой тайны уже нет, Сергей, — лениво возразил Дроздов. — Сам знаешь, что это был метеорит, а вернее всего, — комета.

— Да, я раньше тоже был сторонником метеоритной гипотезы. Но сейчас нет. Давайте вспомним обще-известные факты. Утром 30 июня 1908 года жители Сибири видели в небе огненный след. Затем в районе Подкаменной Тунгуски раздался чудовищный, ни с чем не сравнимый в те времена взрыв. Лишь в наши годы ученые сравнивают его со взрывом многих водородных бомб. Ослепительную вспышку сибиряки видели на расстоянии 400 километров. Воздушную волну зарегистрировали даже в Лондоне, она дважды обошла земной шар. Подсчитано, что такой взрыв мог произойти только в том случае, если бы метеорит весом в сотни тысяч тонн, войдя в атмосферу с огромной, космической скоростью, ударился бы о землю. Но в том-то и дело, что, как вы знаете, никакого удара о землю не было. Все экспедиции, побывавшие на месте катастрофы, в центре взрыва нашли совершенно неповаленный лес. Однако деревья стояли голые, как телеграфные столбы. Ветви с них содраны. До сих пор стволы носят на себе следы мгновенного и очень сильного ожога. Лишь на большом удалении от эпицентра деревья повалены в сторону взрыва. Все это говорит о том, что взрыв произошел на большой высоте в воздухе. Это первая и ничем не объяснимая загадка метеорита. Вторая загадка заключается в том, что от огромной массы небесного тела не осталось ни малейшего следа, ни одного осколка. Факт невероятный! Ведь даже намного меньший Сихотэ-Алинский метеорит распался на тысячи осколков от одного миллиграмма до нескольких тонн весом. А вспомните Аризонский метеорит! Весил он также десятки или сотни тысяч тонн. Но он сохранился почти целиком. А вот от Тунгусского метеорита, от его колоссальной массы не осталось ничего. Чем вы это объясните? А все загадки — и то, что взрыв произошел в воздухе, и то, что от небесного тела не осталось ни следа, — все эти загадки объясняются очень хорошо и просто, если предположить, что в воздухе взорвался…