Эдмунд Купер - «Если», 1996 № 03

— Ты учишься у мастера Хобарта. А он великий художник. Ты узнаешь его секреты, у тебя появятся свои…

— Я никогда не достигну мастерства Хобарта. Он посвятил этому всю свою жизнь. А я свою посвятить не могу.

— Почему?

— Потому, Петрина, что мне уготовано другое.

— Тебе ничего другого не уготовано, Кирон. Ты отдан в ученики мастеру Хобарту, и мы с тобой помолвлены. Такова наша судьба.

— Такова наша судьба, — передразнил ее Кирон. — Глупости! Рассуждаешь, как маленькая девочка. Я хочу летать.

— Ты не хочешь на мне жениться?

— Я хочу летать. Она вздохнула.

— Мы должны пожениться. Мы обязательно поженимся. Ты станешь знаменитым мастером. И у нас родятся трое детей. А самая великая твоя картина будет про рыбу, уничтожающую людей огнем. Это предсказано. И с этим ничего не поделаешь.

— Предсказано? — изумился Кирон. Петрина улыбнулась.

— Прошлым летом в замок пригласили Маркуса, астролога из Лондона. Господин Фитзалан хотел знать, будет ли у него когда-нибудь сын.

— Ну?

— Моего отца вызвали починить опору, на которую астролог ставит свое звездное стекло. И мама упросила астролога предсказать твое будущее. За деньги, конечно… Так что наша судьба, Кирон, известна. Ты станешь великим художником, а у меня будет трое детей… Слышишь, как гудят пчелы? Как они танцуют! Если пойти за ними, они выведут нас к меду.

— К черту пчел! Я один определяю свое будущее. У мастера Хобарта я, конечно, доучусь. С этим ничего не поделаешь. К тому же он очень добрый и самый лучший из всех художников. Да мне и нравится рисовать. Но когда я стану мужчиной, все пойдет по-другому. Я сам стану себе хозяином. И сам выберу свое будущее. Я хочу научиться летать.

— Ты что, отрастишь себе крылья?

— Я сделаю летающий аппарат. Петрина побледнела.

— Летающий аппарат? Кирон, будь осторожен. Конечно, ты можешь говорить об этом со мной. Я твоя будущая жена, мать твоих детей. Но не вздумай рассказать про летающие машины кому-нибудь еще, особенно учителю или священнику.

Кирон сжал ее руку и опрокинулся на спину, глядя в небо сквозь густую листву бука.

— Я не дурак, — сказал он. — Учитель мало чем отличается от священника, разум его закоснел в правилах и обычаях. Но если учитель просто старый слабый человек, то священник…

— Священник не задумываясь отправит тебя на костер! — резко вставила Петрина.

— В наши дни детей не сжигают. Даже тебе следовало бы это знать.

— В наши дни сжигают мужчин, а придет день, и ты станешь мужчиной. Два года назад сожгли фермера из Чичестера за то, что он придумал машину для уборки пшеницы. Кирон, ради меня постарайся не мечтать больше о летающих машинах. Подобные мысли слишком опасны.

— Все интересное опасно. — Кирон глубоко вздохнул. — Посмотри сквозь эти листья на небо. Такое голубое, красивое… Когда по нему проплывают облака, неужели тебе не хочется их потрогать? Они же, как острова, огромные острова в небе. Придет день, и я поплыву среди этих островов. Придет день я протяну руку и потрогаю облака.

Петрина вздрогнула.

— У меня от таких диких разговоров мороз по коже.

— У меня тоже. Но Первые Люди имели летающие машины, Петрина. Серебряные птицы, которые ревели как драконы и летали высоко за облаками. Так говорит учитель, и даже священник вынужден с ним согласиться. Это история.

— Первые Люди уничтожили себя, — возразила Петрина.

— Так же, как и Вторые Люди, — спокойно сказал Кирон. — У них тоже были летающие машины, может, не такие хорошие, как у Первых. Здорово, наверное, было проноситься с огромной скоростью над землей и видеть, как люди копошатся на ней, словно насекомые.

— Люди — не насекомые!

— С высоты все живые существа кажутся насекомыми.

— Первые Люди уничтожили себя. Вторые Люди тоже. И это тоже история. Священники правы. Машины несут зло.

— Машины не понимают, где добро, а где зло, — рассмеялся Кирон. Машины не умеют думать. Думать умеют только люди.

— В таком случае, — заявила Петрина, — много думать — это зло, особенно если думать о запретных вещах.

Неожиданно Кирон почувствовал себя взрослым.

— Не волнуйся, малышка, — сказал он. — Я не буду думать слишком много. А у тебя, наверное, действительно будет трое детей, как и предсказал астролог… Я знаю здесь рядом одну сливу. Хочешь, посмотрим, не созрела ли она?

Петрина подпрыгнула.

— А я знаю, где есть яблоня. Наверху яблоки уже красные!

Взявшись за руки, они побежали по просеке в роскошное золотое сияние позднего летнего дня.

2

По случаю исполнения Кирону десяти лет был устроен прощальный завтрак. Мальчик съел его с приличествующей данному случаю торжественностью. Затем пожал руку Жерарду, своему отцу, и поцеловал Кристен, свою мать, по разу в каждую щеку. Прощание было чисто ритуальным, на самом деле они еще часто будут видеть друг друга. Тем не менее символически детство Кирона закончилось. Он больше не будет спать в доме своего отца.

Жерард произнес:

— Сын, теперь ты будешь во всем помогать мастеру Хобарту. Он передаст тебе свой опыт. Пройдут годы, и твои картины украсят стены замка. Возможно, они попадут и в большие дома Лондона, Бристоля и Брума. Что ж, значит мы с матерью жили не напрасно.

— Отец, — слезы душили Кирона без всякой на то причины, — я выучусь у мастера Хобарта всему, что возможно. Я постараюсь стать достойным вас. Будь на то ваша воля, я тоже стал бы столяром. Но вы пожелали, чтобы я писал портреты, и я постараюсь не уронить чести Кирона, сына столяра. Кристен обняла его:

— Я даю тебе три рубашки, три куртки и трое гамаш. У тебя есть тулуп из овечьей шкуры и крепкие ботинки. Все это я уложила в мешок из оленьей шкуры. Не простужайся, Кирон, и ешь хорошо. Мы… мы любим тебя и следим за твоими успехами.

Кирон почувствовал, что она тоже несчастна, и не мог понять, почему. Предполагалось, что это праздничный и значительный день для ближайшего окружения семьи.

— Мы скоро увидимся, мама! — Кирон улыбнулся, пытаясь хоть как-то приободриться.

— Да, но ты больше не ляжешь спать в кровать, которую сделал для тебя отец, и не свернешься калачиком под пуховым одеялом, которое я сшила еще до твоего рождения.

— Ну хватит, Кристен, — сказал Жерард, — а то мы сейчас расплачемся.

Он посмотрел на жену и вдруг заметил, что в волосах у нее пробивается седина, на лице появились морщины. Хотя в свои двадцать восемь лет она сохранила прямую осанку и высокую грудь.