Конрад Фиалковский - Плоксис

Питом спустились к шлюзам ракеты. Ракета уже ожидала нас в канале пусковой установки. Возле нее стоял таможенник. Автоматы проверяли наш личный багаж. Он сам внимательно, слишком внимательно поглядывал на наc. А может, они уже обнаружили Плоксис среди банок с апельсиновым компотом, может быть, прочитали отправителя в памяти автокофра, и скоро таможенник спросит меня: "Это ты хозяин тех трех банок?" Я ничего не отвечу: когда таможенники так спрашивают значит, им это наверняка известно и никакие объяснения не помогут. А земные законы строго наказывают за космическую контрабанду. Но что такое этот Плоксис?

И как можно наказать за контрабандный ввоз Плоксиса? Мысль об этом не покидала меня до самого конца досмотра. Вдруг таможенник что-то сказал Крашу - я не разобрал что, и Краш отрицательно замотал головой.

- А ты? - служащий повернулся ко мне.

- Что я? - сконфуженно пробормотал я.

- Не везешь ли ты с собой чего-нибудь, что не предусмотрено действующим перечнем ввоза?

- Нет... ничего такого...

- Ну, тогда можете лететь, - служащий равнодушно кивнул нам.

В мгновение ока мы взобрались в ракету. Захлопнуни люк, магнитное поле выбросило нас в космическую пустоту.

- Наш Плоксис уже попадет на Землю, - засмеялся Краш, поглядывая на часы.

Поудобнее вытянувшись в кресле, я уже и думать забыл о Плоксисе. Через полчаса мы будем Дома, в настоящем земном доме...

Именно тогда обычно безмолвствующий громкоговоритель, служивший только для связи с космодромом в случае крайней необходимости, вдруг ожил, захрипев голосом начальника порта.

- Объявляю о закрытии ароварского космопорта. Всем ракетам надлежит направляться к космопорту в Нори...

Громкоговоритель умолк, а мы, миновав огромную белую тучу, вышли на ароварский космопорт. Подчиняясь радиосигналам, автопилот резко пошел вверх, сменил курс и повернул на Нори. Через несколько минут космодром пропал за горизонтом. Я ощущал в голове пустоту и страх. Мне хотелось спросить Краша, что он об этом думает, но достаточно было взглянуть на его лицо. Он знал то же, что и я. Проклятый Плоксис!

До Нори мы долетели, не перекинувшись ни единым словом. Нори расположен в Малой Азии, а как раз сегодня над Малой Азией светило солнце. Наша маленькая ракета сбросила скорость за несколько сотен метров до здания космического порта и заняла отведенный ей квадрат с вписанной в него многометровой величины цифрой. Как только мы выбрались из ракеты, она резко рванулась вверх, как кузнечик, и скрылась за вышкой контроля движения.

Мы направились к зданию порта. От бетонного покрытия космодрома, разогретого солнцем, отдавало жаром. Люди передвигались еле-еле - не то что автоматы, которые по контрасту выглядели необыкновенно подвижными. Через пару сотен шагов мы уже обливались потом. Однако здание оказалось намного ближе, и в нем были климатизация, прохладительные напитки и все то, чем наша цивилизация борется со зноем. Здание было обращено к нам огромной верандой, прячущейся под разукрашенным навесом, то натягивающимся, то опадающим - играющим роль опахала. На веранде сидели люди, дожидаясь прилетающих. Нас никто не ждал. Тем не менее когда мы прошли половину веранды, из-за столика поднялись четверо мужчин и в сопровождении четырех автоматов двинулись к нам.

Видимо, Краш сориентировался первым. Он остановился, огляделся по сторонам, словно выискивая возможность для побега между столиками, но быстро взял себя в руки и застыл на месте. Чуть позже, когда они уже были в нескольких шагах от нас, дошло и до меня. Они обступили нас, и один из них спросил меня:

- Ты Вор?

Я не стал отнекиваться. Вопрос был простой формальностью. Им было известно, кто я, а их автоматы знали обо мне больше, чем самые близкие друзья. Сведения, полученные ими в течение нескольких минут, по объему почти равнялись тем, которыми жизнь снабжала меня с рождения.

- Ты задержан по обвинению в космической контрабанде.

- Это была не моя вина, - пробормотал я.

- Мы это не определяем.

- Но так и есть.

- Следуй за нами. Вероятно, все скоро разъяснится.

- 3а что вы забираете его? - Краш, казалось, был возмущен.

- Ты сам все слышал.

- Но какие у вас доказательства?

- Видимо, доказательства имеются. Иначе мы бы вас вообще не задерживали.

- Однако я имею право знать...

- Против тебя нет никаких обвинений.

- Мне лучше знать об этом, но сейчас речь идет о нем.

- Если он невиновен, проверка покажет еще сегодня.

- Наверняка он ни в чем не замешан.

- Если так, договоритесь с ним о встрече сегодня вечером.

- Не вечером, а прямо сейчас. Я полечу с вами. Мне нужно только сообщить в институт о своем возвращении.

-- У нас нет времени ждать тебя. Ты найдешь здесь наш адрес-волновик. Можешь прилететь, когда тебе захочется.

Краш занес их волновик в свой ручной мнемотрон и почти бегом бросился к станции дальней видеотронной связи.

Меня повели в другую сторону - к пышущей жаром плите космодрома. Неподалеку стояла ракета. Прежде чем войти в нее, я остановился и посмотрел на небо, на голубовато-серое небо знойных земных дней со слепящим белым солнцем в зените. Вероятно, на Плутоне, куда отправляют приговоренных. Солнце - всего лишь одна из множества звезд черного неба, и в его свете скалы не отбрасывают тени.

ЕГО поместили в комнату, в которой вместо окон были экраны - на них время от времени появлялись люди, которым было что сказать об осужденном. Когда нужда в свидетелях отпадала, на экранах зажигались далекие звезды, затерянные в глубинах Космоса. Может быть, они должны были представлять вечность, а может быть, бренность человека... Не знаю. Наверное, намного осведомленней меня был видеотроник, программировавший все это. Ибо звезды на экранах тоже были частью ЕГО. Когда я вошел в комнату, я тотчас же увидел ЕГО в сером, исходящем отовсюду и ниоткуда свете. В первое мгновение мне показалось, что это человек, и я хотел подойти поближе и тогда увидел, что это ОН, черный, неподвижный обелиск в человеческий рост, ОН - огромный мозг, знающий все о человеке и его истории, о строении живой ткани и закономерностях течения потоков, пронизывающих человеческий мозг.

Собственно говоря, я находился внутри его, в громадном здании, содержащем в себе его узлы и системы обеспечения. Обелиск был всего лишь символом, с которым мог разговаривать осужденный. Если бы его убрали, человеку пришлось бы обращаться к голым стенам, не зная, слушают ли они его. А приговоренному важно знать, что его голос доходит до кого-то и что его соображения будут приняты во внимание.

Я стоял без движения в сером свете ночи, мои глаза привыкали к темноте, и тут на одном из экранов я заметил пылающую Вегу. В это же мгновение ОН заговорил: