Дмитрий Биленкин - Кем ты станешь

Современного? Разумеется, а какого еще?

Старик на лету перехватил взгляд Яранцева.

- Я не предсказываю ему лавров в искусстве, но избавьте его от заведомо чуждой ему судьбы! - с пафосом произнес он.

- Судьба... - тихо сказал Яранцев. - Много ли мы знаем о ее слагаемых? У меня к вам вопрос. Не будь мыслетики, могли бы способности Мика в принципе так же ярко проявиться, допустим, в живописи?

- Нет, - старик затряс головой. - Нет.

- Почему?

- Это легче почувствовать, чем объяснить. Видите ли, живопись или даже ваяние - статичные искусства. Не в смысле экспрессии, а в смысле... э... Если на холсте мчатся кони, способны вы представить их себе вне и помимо пространства картины? Можете вы услышать звон их подков в зале, ощутить подле своего лица горячий ветер галопа?

- Трудновато.

- Вот! А мыслетика - это мощь созидания целого мира. Не образа, не слепка, а самого мира! Она требует... гм... пространственного напряжения, динамичного выражения всех чувств... Я, верно, туманно говорю, терминология, к сожалению, не разработана и...

- Можно ли сделать вывод, что мыслетика требует некоторых качеств характера, совсем не обязательных для живописи?

- Простите, я не психолог. Но до некоторой степени... Да, пожалуй. Но мы опять не о том говорим!

- Разве? Будем логичны. Вы хотите подавить в Мике стремление к риску и схватке, пусть временное, опрометчивое, но властное. Допустим, он поддастся нам, хоть я в это не верю. Но кем он станет тогда?

- Как, я не убедил вас?

- Нет.

- Вы отказываетесь мне помочь?

- Безусловно.

Старик неподвижно уставился на свои руки, и эти руки, в скрученных темных венах под пергаментной кожей, вдруг показались Яранцеву корневищами некогда сильного, но теперь одряхлевшего тела.

- Не расстраивайтесь, - мягко сказал он. - Уйдет Мик, будут другие, может, куда более способные...

- Тогда так, - рука сухо и неожиданно ударила по столу. - Вы не пожелали принять мою позицию, но я пойду до конца. Вы, конечно, знаете о "праве на талант".

- Это еще что? - воскликнул Яранцев. - Уж не собираетесь ли вы им воспользоваться?

- Именно! Именно собираюсь! - в комнате словно пронесся звук боевой трубы. - Право гласит: человек волен распоряжаться своим талантом, если его приложение не направлено на преступления или если человек не губит его своим поведением. В последнем случае, поскольку гибель таланта наносит ущерб всему обществу, оно имеет право, не прибегая к принуждению, воздействовать на личность. Я докажу, что такое вмешательство в судьбу Мика необходимо!

- Вы отдаете себе отчет в последствиях? - Яранцев был готов и вспылить и рассмеяться. - Существует и ответственность общества: лица, препятствующие проявлению таланта, равно как и развитию личности, несут строгую ответственность. Вас это не смущает?

- Нет, потому что мне дорого будущее Мика, - последовал непоколебимый ответ.

"Вот так история! - подумал Яранцев. - Если все пустить на самотек, то, быть может, этот фанатик своего и добьется. Тогда Мика просто-напросто сам он ничего и не заподозрит - провалят на вступительных экзаменах. На второй и, уж безусловно, третий раз его все равно примут, так как упорство - признак стойкого влечения к профессии. Но надо ли его подвергать таким испытаниям? Освоение планет... Для опыта неплохо бы убедиться, что же туда его тянет - мода или наследственные черты характера? Может, оставить все идти своим чередом? Нельзя, слишком грубое вмешательство. Исключительное, а этого быть не должно. Значит, попытку надо пресечь. Сделать это, конечно, можно, но скольких людей придется тогда ввести в курс дела? Рискованно..."

Размышляя, Яранцев наблюдал за стариком. Тот словно так и замер с поднятым копьем, готовый к отпору, готовый стоять насмерть. Воистину Дон-Кихот. Только стариковские пальцы дрожат, только слезящийся глаз скошен на портрет Мика, и в нем такая тоска...

"Да он же его любит! - ахнул Яранцев. - Все, все это из любви к Мику, к самому талантливому, может быть, последнему ученику, в котором вся надежда, на которого нерастраченная нежность... Отсюда - ведь для его же блага! - попытки уберечь и направить. А неблагодарный Мик... Неблагодарный? Мик был угнетен последние дни. Я-то, слепец, подозревал неразделенную любовь, а тут, похоже, совсем, совсем другое... Да, это так. Ах, мальчик, мальчик, если бы ты знал себя таким, каким ты был когда-то..."

- Внуков у вас нет? - внезапно спросил Яранцев.

Старик вздрогнул.

- Нет... Простите, какое это имеет отношение?

- И детей тоже не было, - уверенно продолжил Яранцев. - Но это действительно не имеет никакого отношения к тому, что я хочу сказать. Кто такой, по-вашему, Мик?

- Как это? - опешил Полосухин. - Мик - это Мик, как вы - это вы, а я это я.

- Не совсем, - возразил Яранцев. - Вы - это вы, я - это тоже я, а вот Мик... Недавно, говоря о его намерениях, вы обронили слова "набег" и "меч". Случайность?

- Не понимаю вас!

- Должны понять, - властно сказал Яранцев. - Освоение планет, борьба со стихиями потянули у вас цепочку: набег, меч... Дальше, дальше, что приходит вам на ум? Не думая, быстро, подсознательная ассоциация, ну?

- Варварство, нелепость... - поддавшись напору, пробормотал старик. Но...

- Имена, с этим связанные? Набег, варварство - кто?

- Чингисхан, Аттила...

- Стоп! Мик и есть Аттила.

Стеклянными глазами старик уставился на Яранцева.

- Верно! - вскричал он тоненько. - Так относиться к своему дарованию может только варвар!

- Вы не поняли, - понизив голос, сказал Яранцев. - Не в том дело, что Мик с вашей точки зрения поступает как варвар. Он по рождению варвар. Он Аттила. Тот самый "бич божий", который полтора тысячелетия назад опустошил Европу. В нем мозг Аттилы, кровь Аттилы, это вовсе не иносказание, он _Аттила_!

- Оч-чень интересно, - ледяным тоном сказал старик. - Как прикажете истолковать? Исключив весь этот бред...

- Никакой это не бред, - устало сказал Яранцев. - Могилу Аттилы нашли и раскопали четверть века назад, а любая уцелевшая клетка тела хранит генетическую программу всего организма. Такие клетки отыскались, остальное было делом эмбрионотехники - и не таким уж сложным. Родился, воскрес, был создан - это уж как хотите - младенец Аттила. У нас детей не было, мы взяли его. Со смертью Магды Аттилу-Мика воспитываю я один. Теперь он вырос... Вот и все.

На этот раз слова, сказанные столь буднично и просто, дошли. Сжалось, как-то усохло тело старика, съежилось, потемнело от множества новых морщин лицо, а борода, усы выделились, будто побелели, и стали главенствующими на этом опустошенном лице.

Так длилось с минуту, потом глаза ожили, точно сквозь гарь пробился светлый ключ.

- Почему... почему же Мик?