Андрей Столяров - Телефон для глухих

Ознакомительный фрагмент

Конечно. Я мог бы сообразить и сам. Год назад Совет безопасности принял постановление о демилитаризации страны пребывания. Армия ликвидировалась, в распоряжении местных властей оставались лишь полицейские части. Целостность и суверенитет страны гарантировали Объединенные Нации. Значит, это были не местные экстремисты. Значит, это была заранее подготовленная интервенция. Регулярные воинские подразделения, обученные и оснащенные. Вероятно, сразу нескольких стран и почти наверняка с негласного одобрения какой-нибудь великой державы.

Тогда наше дело действительно дрянь.

На площади, как кнуты, хлопали одиночные выстрелы.

– Сволочи, раненых добивают, – Водак скривился. Из пореза на рыхлой щеке выбежала струйка крови. Он демонстративно расстегнул кобуру. – Мое место там.

– Не дури, майор, – нервно сказал я. – Куда это ты пойдешь – с пистолетиком…

– Знаю, – очень спокойно ответил Водак и опять застегнул кобуру. – Но ты все-таки запомни, что я – намеревался. У тебя память хорошая? Вот и запомни. И когда спросят, расскажешь, что именно – намеревался. А если потребуется, дашь письменные объяснения.

Я с изумлением посмотрел на него. Это был тот самый, давно знакомый мне Водак – стриженый и широкоплечий, всегда немногословный, уверенный в себе и других, чех, офицер международных войск, специалист по режиму на временно оккупированных территориях, с которым я каждую субботу играл в шахматы – по доллару партия, и умеренно, насколько позволяла валюта, поглощал диетические коктейли в подземном баре “Эвиста”.

– Думаешь, потребуется?

– Обязательно потребуется, – злобновато сказал он. – Мне теперь полжизни придется объяснять, почему я здесь, а не там.

– А, кстати, майор, почему ты не там?

– Потому что я – здесь, – сказал Водак и отвернулся.

Стрельба тем временем прекратилась. Вероятно, остатки гарнизона отступили к окраинам. Только тоненько, как вьюга в трубе, завывало бесцветное пламя в казармах. Кажется, военная жизнь налаживалась. Весело дребезжа, вывернула из переулка полевая кухня, похожая на самовар с колесами. К ней потянулись солдаты в мышиной форме – с котелками и касками. Гораздо больше, чем можно было предполагать.

– У них, оказывается, и пехота имеется, – процедил Водак.

Вдруг шевельнул оттопыренными ушами и замер.

Внутри здания, где в сумраке журчала вода из пробитых труб, возникло негромкое, но пронзительное мяуканье. Почти визг – как будто вели ножом по стеклу.

– Клейст! – быстро сказал я. – Больше – некому!..

Водак мгновенно прижал мою голову к полу.

– Совсем очумел? Жить не хочешь?..

– Это же – Клейст, – сказал я, сдувая ртом пыль.

– Не глухой, слышу. Ты главное, не высовывайся.

– Значит, он жив…

– Что же нам – танцевать по этому поводу?

Мяукали жалобно и с каким-то безнадежным отчаянием. В детстве мне довелось видеть кошку, придавленную грузовиком. Здесь слышалось то же самое – невыносимо до слез. Переглянувшись, мы начали тихонько отползать от пролома. Халат задирался на голову, в локти чувствительно впивались осколки с пола.

– С удовольствием пристрелил бы его, чтоб не мучился, – сказал Водак.

Пригибаясь, мы перебежали пустой коридор. Свисали какие-то провода, поблескивали клыки лопнувших лампочек. Желтел пластик дверей, плавно уходящих за поворот. У меня в кабинете царил первобытный хаос. Часть потолка обвалилась, из бетонных нагромождений высовывались прутья порванной арматуры. Висела в воздухе копоть, и удушающе пахло оплавившейся изоляцией. Я мельком подумал, что автоматика, вероятно, не вырубила электричество. Было, впрочем, не до того. Клейст покачивался в моем кресле – вызывающе чистенький и опрятный. Подбородок немного задран, руки – на подлокотниках. Даже шапочка у него была аккуратная, точно из прачечной.

Странно выглядела эта картина со стороны: свежий халат, складки брюк, туфельки, обтертые до насыщенного вишневого блеска, и одновременно – безобразный пролом в стене, где обширной высью золотилось тронутое солнцем небо.

Водак за моей спиной нехорошо засопел.

– Ты не ранен? Отлично!.. Тогда – подкинь сигарету!..

Клейст не сразу перевел на меня пустые глаза. А когда перевел, в них не было ничего, кроме холодного любопытства.

– С чего бы это?..

И лицо его мне тоже не слишком понравилось – бледное, будто из стеарина, присыпанное белым налетом на скулах. Точно лицо давно умершего человека. Водак шумно дохнул и от души выматерился.

– А сигарету я тебе не дам, – наконец сказал Клейст. Вытащил пачку и покопался в ней длинными пальцами. Сообщил результат. – Девять штук. Самому не хватит.

Он вытянул тело вдоль кресла и опять закачался. Засвистел танго сквозь зубы – он всегда любил танго – устремил долгий взгляд куда-то в небесные дали.

Про нас с Водаком он как будто забыл.

Я почувствовал, что начинаю разделять всеобщую неприязнь к семиотикам. Подумаешь, дельфийские мудрецы, собственный сектор у них, обедают за отдельным столиком. В кино не ходят, в баре не появляются – не интересно им. Придумали себе рыбий язык: два слова по-человечески, а двадцать – дикая тарабарщина. Я пробовал читать их статьи – гиблое дело. Нисколько не удивительно, что даже сдержанный Грюнфельд как-то в запале сказал, что превращающаяся в искусство наука перестает быть собой, семиотики изучают Оракула, а все остальное человечество – семиотиков. Или: “Если хочешь, чтобы тебе хорошо платили, занимайся тем, чего никто никогда не поймет”. То есть, опять таки семиотикой.

Водак тем временем вытряхивал ящики из моего стола. Ворошил бумаги и расшвыривал пачки слежавшихся микрофотографий.

Поднял физиономию, темную от прилива крови.

– Где твой пистолет? Ведь тебе полагается пистолет…

– Дома, – растерянно сказал я.

– Ах ты чтоб!.. Ах, чтоб тебя!.. – коротко сказал Водак. Узрел среди вороха фотопленок новенькую обойму и сунул ее в карман. – Ах, эти ученые… Анатоль! Надо убираться отсюда…

Он сильно нервничал, и это пугало меня больше всего. Я, пожалуй, впервые видел, как флегматичный невозмутимый Водак суетится и нервничает. Тут же опять замяукали – будто в самое ухо. Я рванулся от неожиданности и сбил на пол ящичек, поставленный с края. Брызнули по известковой пыли мягкие чернильные катыши. Звук шел из угла, где часть потолка обвалилась. Синие, почти черные жилистые лодыжки торчали из-под обломков. Как у гориллы – твердые, обросшие редкой шерстью. Желтоватые мозолистые ступни подрагивали.

Я с испуге оглянулся на Клейста. И Водак тоже вопросительно посмотрел на него.

Клейст хладнокровно мигнул.

– Это рукан, – любезно пояснил он, перестав на секунду насвистывать.