Юрий Иваниченко - Огонь в колыбели

— Ну ты даешь, — вроде бы даже искренне удивился Хан, — откуда такая трагедия? Пока что все наоборот: мы же на пустыню наступаем. Ты в Голодной Степи был? Видел, как сейчас там — когда вода пришла?

— Ты правда не понимаешь? — Мирзоев пожал плечами и отвернулся к окну.

Толя тоже смотрел в окно, на желтый край песков, уходящих за горизонт. Можно не думать, а можно и вспомнить… Вспомнить, сколько раз приходили на ум странные мысли. Он давно уже живет на краю пустыни. Недалеко от райцентра, в Шаймергене, как раз вокруг опытной станции Мирзоева, лежали пески с повышенной электризацией. Задержавшись однажды на станции до темноты, Хан увидел плоские зеленоватые разряды, мгновенным сложным узором оплетавшие барханы, призрачные факелы коронных разрядов на гребнях и призрачных электрических «змей», стремительно стекающих с невидимых во мраке склонов.

— Когда-то я рассуждал так же, — отозвался Мирзоев, — знал о городах и царствах, погребенных песками, и думал, что тем людям не хватало техники, чтобы пробурить артезианские скважины, не хватало терпения, чтобы восстанавливать засыпанные каналы, не хватало знаний, чтобы высаживать деревья и травы, останавливающие пески…

— А что, правильно, — заулыбался Хан, — надо по науке жить, работать — и вся недолга.

— Ты сколько еще проживешь? — неожиданно спросил Мирзоев. И сам же себе ответил: — Еще лет пятьдесят, наверное.

— Э, жмешься, — возмутился Хан, — до ста лет, никак не меньше.

— До ста, так до ста. Там, — он указал на пески, — тысячу лет царства стояли. А теперь и следа не увидишь.

— Ну и что? Их время кончилось.

— А у пустыни не кончается. Она их выжила.

Мирзоев выговорил слово «выжила» с каким-то особым значением — словно термин, вмещающий в себе все понимание данного явления. И спросил:

— У тебя кинопроектор есть?

— А как же. Узкопленочный. Фильмы по технике безопасности крутим. На выходные могу дать. Хочешь взглянуть?

— Пойдем. Я тебе один фильмик покажу. Может, сговорчивым станешь.

— Не стану, — пообещал Хан, но, мельком взглянув на часы, все же повел Мирзоева в рэсовский кабинет техники безопасности.

Пока Мирзоев заряжал часть, Хан курил и со смешанным чувством жалости и недовольства рассматривал его неуклюжий портфель из паршивенького кожзаменителя.

«Вроде бы современный человек, — думал Хан со все возрастающим раздражением, — а носишь черт знает что. Неужели непонятно, что модные вещи — это еще и уважение к окружающим? И в голове у тебя, наверное, черт-те что: смесь архаики, современной физики или там геофизики и средневекового фанатизма…»

И решил не давать, если уж не будет самой крайности, положенные мегаватты для профессорских штучек. Надо протянуть год. Ну максимум — полтора. Для Мирзоева, скорее всего, это не срок — пусть все как следует проверит раз, еще раз, еще много-много раз; а для Хана — это очень важно. Никто еще не разобрался с тем, что Толя натворил в электросетях района. Впрочем, ничего особенного он не натворил. Просто подключил самого ответственного потребителя, магистральную газокомпрессорную станцию, к линии электропередачи, построенной некогда только для снабжения опытной станции. А новая линия, необходимый резерв для газовиков, будет только через год…

Такое подключение, конечно, нарушение и проекта, и Правил, безобразие и самоуправство; но в свое время это не только позволило выдержать сроки ввода газокомпрессорной, но и вытянуть РЭС из вечных прорывов, установить добрые отношения со всем районным начальством. А Резо, начальник газокомпрессорной, стал одним из постоянных участников «пятниц» и не раз за прошедшие полтора года выручал Хана с бензином и всякими железками…

— У меня готово, — подал голос Мирзоев, — включать?

— Что это у тебя за кино?

— Ты такого не видел. Никто еще не видел. Наверное, понравится… Компьютер нарисовал.

— Обрадовал! — возмутился Хан и даже встал. — Шабаш, мне чертежи за неделю во как надоели!

— Это совсем не чертежи. Образное представление… Я ввел в программу данные о границах песков в прошлые эпохи. Эти сведения собирают уже давно… Ну, и это все на компьютере обобщено и развернуто во времени. С учетом еще некоторых факторов… Получилась такая живая картина… В цвете.

— А я здесь причем? — спросил Хан.

Мирзоев ответил вопросом на вопрос:

— Ты по телевизору метеорологические монтажи видел?

— Не знаю, может, и видел. Напомни.

— Они составляют фильм из фотографий, сделанных с геостационарных спутников. Показывают движение циклонов, тайфуны…

— Да-да, — сказал Хан, припоминая…

…припоминая, как на экране телевизора раскручивалась бело-голубая спираль над Атлантикой, расталкивая кипящие облачные сгустки на Скандинавию, Прибалтику, Балканы… Айша еще цокала язычком и хлопала в ладоши: «Как юла!..»

— У меня только масштаб другой: секунда — тысячелетие.

— Ну-ну, — присвистнул Хан, быстро посчитав в уме, — начинаешь с миллиона лет до нашей эры?

— С трех миллионов, — бесстрастно бросил Мирзоев, — кое-где большие пробелы, нет данных, и я проскакивал эпохи. Но картина и без того ясная.

И повернул переключатель.

…Маленькое желтое пятнышко в центре материка затрепетало, стало распухать, разрастаться. Выпустило отростки, тонкие желтые струйки, и они поползли по межгорьям. Вот один отросток дополз до зеленой долины — и разбух, покрывая ее мертвенной желтизной.

Аппарат стрекотал, и этот ровный механический звук как-то по-особому подчеркивал мирные, неуклонные, целеустремленные движения желтого существа, расползавшегося по материку. Пересыхали, истончались и исчезали гибкие жилки рек, отступали горы, превращались в черно-коричневые острова в восково-желтом или бледно-коричневом пространстве, бледнели и все дальше на север и на запад отступали зеленые завитки лесов.

Щупальца становились длиннее, толще, перебивались зелеными пятнышками оазисов — и вдруг отпочковывались и разрастались далеко от основного тела, за синими подвижными блюдцами морей.

Аппарат стрекотал, и в промежутках между механическими кадрами возникали и сгорали города и царства, созидаемые на века своими неразличимо-мгновенными в этом масштабе времени владыками.

И во всех движениях, миграциях, приливах, размножениях и даже отступлениях желтого существа скрывались разум и смысл, отчетливые, но несовместимые с привычной логикой; единственное, с чем это перекликалось, — с алгоритмами абстрактных графо-математических игр.

Последний метр пленки пролетел через фильмовый канал. Мирзоев отключил проектор и зажег свет.