Николай Томан - Неизвестная земля

- Прости, папа, я задумался... Ты подсказал мне очень интересную идею. Боюсь только, как бы не пришлось из-за нее переписывать наново всю мою повесть.

- А ты послушай сначала, что тебе скажут на обсуждении.

- Да, придется...

2

Хотя все, кто собрался на обсуждение повести Алексея Русина, говорят о ней в основном доброжелательно, ему чудится все же какая-то предвзятость в их словах. Особенно же неприятно ему выступление Гуслина, считающего себя теоретиком научной фантастики. Он не утверждает прямо, что повесть Русина кажется ему примитивной, однако эту мысль нетрудно угадать в не очень глубоком подтексте его речи. И это не удивляет Алексея. Он знает, что для Гуслина ясность научных и философских позиций признак несомненной примитивности мышления и бесспорной ограниченности автора.

Председательствует на обсуждении редактор журнала "Мир приключений" Петр Ильич Добрянский. Чувствуется, что и ему не очень нравится выступление Гуслина, но Петр Ильич не подает никаких реплик, лишь изредка высоко поднимает брови и слегка покачивает головой, когда мысль выступающего кажется ему очень уж спорной.

Но вот берет слово молодой, очень плодовитый фантаст Фрегатов. Алексей хорошо знает его и ценит, как человека талантливого, оригинального, но никак не может понять, почему он, молодой ученый, отлично знающий физику, астрономию и астрофизику, пишет вещи, в которых почти начисто отсутствует наука. Во всяком случае, та современная наука, перед могуществом и величием которой преклоняется Алексей Русин. Книги его называются научно-фантастическими, и повествуется в них о далеких мирах, в которые залетают на космических кораблях обитатели нашей планеты в XXI и XXII веках. Их техника, наука, терминология придуманы Фрегатовым и потому кажутся наукообразными, ибо все это не опирается ни на одну из ныне существующих наук.

Фрегатов, высокий, рыжеволосый, держится очень прямо, даже когда сидит, никогда не прислоняется к спинке стула. Говорит быстро и не очень связно. Небрежно отбросив тяжелую прядь густых волос, он выпаливает скороговоркой:

- Я завидую ясности повествования Русина. Но... как бы это сказать поточнее?.. В них нет находок. Все логично и понятно, а ведь в науке не так-то все просто...

- Зато бесспорно логично! - выкрикивает кто-то.

Алексей ищет его глазами. А, это Возницын, кандидат физико-математических наук и тоже молодой фантаст. Он очень нравится Алексею. Его позиции ему ясны.

- Ну, это знаете ли, не всегда так, - возражает Возницыну Фрегатов.

- Если бы в науке все было так логично, - усмехается Гуслин, - единая теория поля не оказалась бы такой сложной проблемой.

- Но уж это не из-за отсутствия логики, или, вернее, закономерности явлений природы, - не сдается Возницын, - а из-за недостаточности знаний у физиков-теоретиков. А знаний этих нет потому, что физики-экспериментаторы не поставили еще такого эксперимента, который...

- Э, бросьте вы это! - выкрикивает еще кто-то из фантастов. - А из чего выводил свою теорию относительности Эйнштейн? Скажете, может быть, что ей предшествовали труды Максвелла, Герца и Лоренца?

- Этого не отрицал и сам Эйнштейн, - замечает Возницын.

- Но ведь их труды были известны всем, - повышает голос Гуслин, - а истолковать результаты опыта Майкельсона-Морли смог только Эйнштейн.

- Но позвольте! - протестующе машет руками Фрегатов. - Это что научная дискуссия на вольную тему или обсуждение повести Русина? Петр Ильич, - взывает он к Добрянскому, - дайте же мне возможность...

Председательствующий стучит авторучкой по графину с водой.

- Давайте действительно поближе к делу, товарищи. Хотя в общем-то все это очень интересно и полезно, конечно...

- Да, но в другой раз! - выкрикивает кто-то.

- Прошу вас, товарищ Фрегатов, продолжайте, мы не будем вам больше мешать.

- А об Эйнштейне тут вспомнили весьма кстати, - довольно улыбается Фрегатов. - Все вы, конечно, знаете, что его гениальную теорию сами же ученые называют "сумасшедшей"? Чего не скажешь о теориях многих современных физиков. И из этого следует, что они далеки от гениальности...

- Вы, однако, тоже, кажется, начинаете уходить от темы, - перебивает Фрегатова Добрянский.

- Нет, я не ухожу от нее, Петр Ильич, я подхожу к ней. Конечно, нереально требовать от нашей научной фантастики гениальных произведений, но лучшие из них должны, по-моему, тоже быть немного с "сумасшедшинкой".

Все дружно смеются. Фрегатов умоляюще простирает руки вперед.

- Я все сейчас объясню!

- А чего объяснять? Все и так ясно! - снова вскакивает Гуслин. Поменьше фантастики гладенькой, "научпоповской", побольше будоражащей!

- Не нужно только путать "сумасшествие" с бредовостью и невежеством, замечает Возницын. - А то у нас снова появятся "космачи", чихающие на все пределы возможного.

- Вот и создай при этом что-нибудь "сумасшедшее", - демонстративно вздыхает фантаст Сидор Кончиков, подписывающий свои произведения псевдонимом "Сид Омегин". - Какие же могут быть пределы у науки? Забыли вы разве, какое жалкое существование влачила наша фантастика в период культа, когда фантазировать дозволялось только в пределах пятилетнего плана народного хозяйства...

- Пределы, однако, существуют и сейчас, - усмехается Возницын. - Этими пределами являются объективные законы природы. Вы ведь знаете, конечно, почему скорость света предельна для любой материальной частицы?

Омегин, к которому обращается Возницын, смущенно молчит, делает вид, что вопрос этот относится не к нему. А его сосед восклицает почти возмущенно:

- Ну, это знаете ли, запрещенный прием! Удар ниже пояса!..

- В самом деле, - поднимается со своего места Добрянский, - не будем экзаменовать друг друга. Всем и без того известно...

- Почему же известно! - пожимает плечами Гуслин. - Достоверно ничего еще не известно.

- Вот именно! - выкрикивает Омегин. - Вспомните-ка эффект Вавилова Черенкова! Разве он не опровергает...

Агрессивный Гуслин оттесняет тем временем Фрегатова и завладевает трибуной.

- Эффект Вавилова - Черенкова, дорогой, ничего не опровергает. В нем речь идет о фазовой, а не об истинной скорости света. И я имею в виду именно эту истинную скорость и ту трудность, которая возникает при попытке объяснения нелокального взаимодействия элементарных частиц. Эту трудность все-таки можно было бы разрешить, если бы пренебречь теорией относительности, утверждающей отсутствие в природе сигналов со сверхсветовой скоростью.

- Такие сигналы могли бы существовать лишь вне материальной среды, возражает ему Возницын. - Но такой среды, как известно, не существует.

- А вакуум? - раздается голос неизвестного Русину бородатого существа студенческого возраста.