Г Филановский - Дочь Атланта

- Брр - остров ваш со странностями...

"Это еще что..." - протянула она. Положила весла, и нас неведомой силой повело в обход острова. Хорошо... Блаженно, как в самом приятном сне... Но ...Я глянул на часы и заторопился к причалу. "Куда?... Оставайтесь ненадолго. За недельку не заскучаете. Я тут все время стараюсь не скучать, да не всегда получается. Ну, что, ну что вас ждет дома, от чего нельзя оторваться? Работа? Можете писать на месте заметку о дядиных яблоках. Еще что? А?.. Оставайтесь, не пожалеете...." И - бросила мне золотистое, наливное: лови!

Эх, яблочко, куда ты котишься?..

Побежали дни. Любовался морем, писал, что взбредет в голову, забрасывал Галю стихами - чужими, разумеется, какие любил и помнил. Только заметка о чудесных яблоках не вытанцовывалась: Алексей Александрович скупо говорил со мной о разных разностях, но о яблоках и о жизни - не вообще, а о своей жизни не получалось, видно, с первой нотки.

В последний день Галя разбудила меня чуть не с рассветом: полно валяться, лежебока! Лодырничаешь, так хоть побродим с утра. Подгадала же денек, когда набежали тучи, пошел моросить дождь, и все резко вокруг изменилось. Словно я прожил здесь черт знает сколько и проморгал, как сгинула лазурь и накатилась осень. Вспугнутые, разлетающиеся, вялые листочки, доживающий камыш, торопливые птичьи следы на мокром песке. И вдобавок озверелое, отяжелевшее море кидается на остров, грозя вдруг накрыть девятым валом - и поминай как звали...

Счастливое, в дождинках (здесь вообще радовались редким дождям) Галино лицо; внутреннее недовольство своим бестолковым пребыванием на острове; и какая-то тоска ожидания - все это придало мне раздраженья, и я стал дурацки выговаривать Гале за то, в чем она, если и виновата, то счастливо виновата. Она не плакала в ответ, даже вроде не сердилась, а время от времени безразлично повторяла: иди, плыви домой, кто тебе не дает... И вдруг, тихо обняв меня, сказала тоном, похожим на первое предложение прогулки по Соленому: "А знаешь, у Савелихи сынок Витька - талант! Тебе интересно. Айда к ним!..."

Под разухабистым дождем мы двинулись в путь, нанося попутно якобы вынужденные (от дождя прятались) визиты соседям и знакомым, то есть почти всем. Я не очень возражал, и пока меня пышно рекомендовали как писателя, гостя дяди Алеши, я с любопытством разглядывал ничем, впрочем, не выдающееся убранство изб, книги на полках, иногда иконы, прислушивался к своеобразному говору, старался упомнить, чтоб на досуге перенести в блокнот. И жалел, что предыдущие дни в основном посвящал Галине и морю.

В доме упомянутой Савелихи оживленная Галя, держа меня под руку, слащаво обратилась к удивленно глядящему мальчику лет четырех-пяти на вид: "Витек, покажи-ка, что ты там намалевал новенького?" Витек сурово молчал. И тогда Галя с помощью молодой улыбчивой Савелихи развернула передо мной нечто необычное. Во многих редакциях, особенно связанных с детьми, я навидался рисунков детворы, безошибочно отличных от взрослого искусства. А такое мне приходилось видеть впервые.

Прежде всего, не было вовсе рамки, вернее, полное очертание рисунка имело особую форму: овал, параболу .... Не было резкой границы рисунка - разве что контур, но, когда я всмотрелся, понял, что условная граница эта была естественна, что лесок уходил в высь пирамидой, а море разметнулось крыльями. Вот что бросалось в глаза сразу. А потом я ощутил, что иной форма быть не могла, что все у гения, сидящего в этом сумрачном мальчике, подчинено движению, стремлению куда-то. Волна, зажмурившись от солнца, летела на береговые камни; собака вся жила в наступающем прыжке; цветок не увядал, но обращался в плод; рыба безумно умирала. "Изобрази меня, Витек!" - кокетливо потребовала Галина. Он испуганно, а потом как-то диковато, словно собирался впиться в жертву, стал смотреть на нее. И на бумаге обозначилась летящая, как стрела с тетивы, ласково-звонкая (откуда ему знать?). И вздернулась верхняя губа: "не пожалеешь", и озорно перегнулись брови, и, прижмурившись, уходили глаза все глубже, глубже, в потаенную тишь души...

Эта Галя у меня и посейчас, после всего необычайного, непредвидимого самой дикой фантазией, после всего, что произошло, хранится... И рвется куда-то...

Я тогда вдвойне обрадовался: во-первых, такой превосходный материал (взамен или в дополнение к дохленькой заметке "Сад на острове" - лирическое "Волшебные краски острова Соленого") сам лез в руки. Во-вторых, не надо томительно выдумывать объяснение для моей задержки на Соленом. Пришел муж Савеловны, рыбак, такой же, как она, - от сердца приветливый. Странно: как по контрасту Витек - сумрачный, болезненный, трепетный, - чуждый зверек в их доме. Но они, родители, чувствовали дыхание необычайного, и не то, чтоб потакали его капризам (мальчик не был капризен), а добросердечно подлаживались под его настроение. Человеку, обозленному или с расшатанными нервами, такое не под силу, а в них наряду с крепким духовным здоровьем жило широкое русское уважение к иной душе - маленькой или великой...

Я покидал остров, не отрывая глаз от ветреной Галиной фигурки, которой неделю назад и не заметил на причале. Ранняя осень уже осенила кустарники, и садок, и домики острова. Банальная мысль: а сколько еще на нашей планете (что чем дальше, тем представляется меньшей, как тот островок, но - необъятна), сколько на ней шумных и тихих, уголков, с которыми легко породниться навеки! Какое ясное, яркое ощущение стоит за пустенькими порой словами, и до чего трудно излить его в слова под стать...

Прощай, остров!.. Сколько еще осталось недосказанного - и с дядей Алешей, и с Витькой, и с Галинкой... Но - прощай!.."

Перефразируя старую поговорку, можно сказать: человек предполагает, а случай располагает. Слепая вера в случай опасна даже для атеиста, и, мне кажется, человечеству когда-нибудь предстоит борьба с культом случая...

Однажды от Гали пришло письмо. Она сообщала, что на острове прочли мою заметку о Витьке, что председатель повесил вырезку из газеты на видном месте в кабинете. Писала, что догадывается, почему я дал ей адрес "до востребования" женат (пальцем в небо), но что ее это не очень волнует (положим!). Просила прислать кой-какую литературу для дяди, утверждала, что он горячо приветствует (неужели?). Грустно сообщала, что скучает и ни с кем не хочет встречаться (может быть). Выражала надежду на мой приезд: "Не думай, что у нас зимой скука - снежок нынче добрый, пушистый, выйдешь утром на берег - ослепнуть можно... И - слышишь - начальству своему строгому объяви, что узнал - не от меня, конечно, - от одного солидного человека: сынок Васильевны - Смирновы, которые, мы у них квасу пробовали, и ты похвалил - Витькин одногодок, только августовский, Сашкой звать, по математике школьного учителя обогнал. Веришь самые хитрые задачки в уме решает... Приезжай - не пожалеешь..."