Рим Ахмедов - Загадочный недуг

2

Тимуру Камаеву снился тяжелый сон. Будто бы лежит он в постели и не может пошевелиться. Рядом стоят жена и сын Дамир. Смотря на него, улыбаются. Он просит их помочь ему подняться, а они продолжают смотреть и улыбаться. Тимур с ужасом замечает, что улыбка у них застывшая. И глаза неживые, остановившиеся.

— Мария! Машенька! — кричит он во весь голос, но жена не слышит.

У него сжимается сердце в предчувствии непоправимой беды. Напрягая силы, он пытается встать, протягивает руки, но упирается в стеклянную стену, отделяющую его от сына и жены. Он колотит кулаками по стене, слышит звон бьющегося стекла и… просыпается.

На полу блестят осколки упавшего стакана. На тумбочке у изголовья горит настольная лампа. Над койкой склонился незнакомый врач. Тотчас обожгла горькая мысль:

опять в больнице! Теперь наверняка конец. Иначе бы не поместили в отдельную палату…

Тимур давно догадывался о характере своей болезни. И по необычному, очень уж предупредительному отношению медицинского персонала, и по тому, как крепилась и ходила навыказ бодрой жена. Ничего, мол, страшного нет, к осени дело пойдет на поправку. Навещали друзья и чересчур весело утешали: «Ого, ты стал выглядеть лучше!» Велась традиционная игра, которая всегда существует между обреченным больным и окружающими его здоровыми людьми, и заключается эта игра в том, чтобы ни в коем случае не называть вещи своими именами. Один Дамир не умел притворяться. Сын подавленно молчал, избегая смотреть в глаза.

Тимур попытался воспроизвести в памяти, каким же образом он вновь очутился на больничной койке, и не смог. Самое последнее, что припомнилось, — это лицо жены, освещенное вечерним солнцем. Она сидела у окна, глубоко задумавшись, и ее глаза, утратившие в этот момент притворную бодрость, выражали отчаяние и боль. По радио звучала песня: «Настанет день, и с журавлиной стаей я поплыву в такой же сизой мгле»… Мария спохватилась, украдкой вытерла слезы и поспешно выключила приемник. Что было потом? Потом какой-то черный, как обморок, провал. Наверное, потерял сознание, а жена, испугавшись, привезла его опять сюда в больницу…

Все это было близко к истине. И песня была. И Мария, очнувшаяся от тяжких дум, повернулась к мужу. Только ее до жути сдавленного крика Тимур не слышал. Он лежал среди кислородных подушек, склянок и прочих атрибутов болеющего человека с восковым лицом.

«Скорая» примчалась в считанные минуты. Дежурный врач, уловив угасающий нитевидный пульс, сделал инъекцию. В больнице Марии предложили такое, чего она меньше всего ожидала и к чему вовсе не была подготовлена.

— Мы можем отсрочить конец на полчаса, самое большее — на час, а в остальном бессильны, — сказал ей доктор. — Но если вы захотите, он будет жить. Нет, не сейчас, а через пятьдесят или сто лет, когда научатся излечивать рак так же легко, как обыкновенную ангину. Мы начинаем пробные эксперименты с анабиозом. Ну как, вы согласны?

Мария была готова на все, лишь бы вырвать мужа из объятий смерти. Ей с сыном, дабы не разлучать семью, было также предложено место в анабофоруме. Дамир отказался — у него невеста, готовилась свадьба. Мария колебалась. А через два дня ее легковой автомобиль, каким-то образом оказавшийся в горах Южного Урала, врезался в скалу и опрокинулся в пропасть. Похоронили Марию неподалеку от места катастрофы, положив на ее могилу найденную при ней отполированную до блеска, но расколотую пополам плитку из черного Лабрадора. Зачем и с какой целью она поехала в горы — для всех оставалось загадкой.

Тимур всего этого не знал. Он продолжал жить тем днем, когда потерял сознание. Поэтому, очнувшись, прежде всего спросил:

— Доктор, когда меня привезли?

— Сегодня.

— Зачем? Я знаю, все равно бесполезно.

— Вам сделана операция.

— Не шутите, доктор. Я все понимаю и хотел бы, чтобы в последний час жена и сын были рядом со мной. Где они? Почему вы не пускаете их ко мне?

— Повторяю, вам сделана операция. Разговаривать и подниматься с постели пока запрещено.

Для Эльгина голос пациента звучал сладчайшей музыкой. Ему стоило большого труда скрыть свое радостное возбуждение, оставаться сухим и лаконичным в этой первой беседе, когда нельзя произнести ни одного лишнего слова. Все должно идти по заранее разработанному плану. И потому, избегая дальнейших вопросов, он нехотя покинул палату.

После ухода доктора Тимур некоторое время лежал неподвижно, задумчиво уставившись в потолок. В голове у него все перепуталось. Он ничего не понимал. Привезли сегодня, успели прооперировать, а между тем не видно полагающихся в таких случаях повязок, нет никаких следов и признаков операции. Может быть, применили какой-нибудь новый метод? Тогда бы он прослышал о нем. Больные всегда первыми узнают о медицинских новинках. Да и сама палата странная. Ни в одной городской больнице не встречал такую. Стены и потолок из какого-то мерцающего изнутри не то камня, не то пластика. Окно во всю стену, за ним ничего не видать, хотя и просачивается в палату неясный сумеречный свет.

Открылась дверь — не распахнулась, а отъехала, будто часть стены отодвинулась, и вошла хорошенькая, круглолицая девушка в сестринском колпачке и белом халате. Она катила перед собой легкий столик на колесиках. В палате вкусно запахло едой. Тимур неожиданно почувствовал, что он чертовски голоден.

На столике стояли блюда с холодными закусками, русским рассольником и башкирским бишбармаком. Горкой лежал крупно нарезанный пшеничный хлеб. В резной деревянной чаше шипел и пенился кумыс. Тимур был поражен. Еще ни в одной больнице он не видывал такое.

— Все это — мне?!

Девушка утвердительно кивнула головой.

— Сестрица, где я нахожусь? Уж не в сказке ли? — пошутил Тимур, все еще не принимая всерьез происходящее.

— Вы в больнице.

— В какой?

— Как в какой? В хирургическом центре.

— Гм, тут больше похоже на ресторан, чем на больницу. Может быть, и водочки подадут?

— Водочки? — растерялась девушка. — А что это такое?

Видя, что она стоит, готовая бежать и выполнить любую его просьбу, Камаев от души посмеялся. Он еще пытался с ней поговорить, но девушка, ставшая вдруг настороженной, отмалчивалась и на его шутки не отвечала.

Камаев с жадностью изголодавшегося человека набросился на еду. Его не смущало даже то, что девушка, стоя в стороне, смотрела на него во все глаза. В ее взгляде сквозило столько любопытства и удивления, будто перед ней был не человек, а чудом оживший мамонт.

Тимур запил бишбармак кумысом, в блаженстве откинулся на подушку. От обильной еды он сразу отяжелел, хмельной кумыс слегка ударил в голову. Задавать вопросы расхотелось. От медсестры, как и от того доктора, толком ничего не добьешься. В конце концов, с какой стати волноваться? Придет навестить Мария, сама все и расскажет.