Александр Пересвет - Война во времени

Затем мама готовила пирог, а они с папой сходили в магазин за сладостями к чаю. Затем был процесс праздничного наряжания сыновьего тела. Заставили надеть белую рубашку с галстучком, так как к вечеру ждали ещё и дедушку с бабушкой. К этому полагались брючки, которые Антон не любил, потому как в джинсах удобнее.

Потом стали ждать гостей.

Первым явился прилизанный до неузнаваемости, но зато одетый — аж завидки берут! — в джинсовый костюмчик Гуся.

Пока мама ворковала, «какой Саша сегодня нарядный, солидный», тот авторитетно сопел, загадочно держа одну руку за спиной. А затем вручил другу роскошнейший подарок — толстенный складной ножик со швейцарским крестом на корпусе.

Антону так хотелось поскорее рассмотреть его — какое же там должно быть количество функций, при такой-то толщине! — что он едва не подпрыгивал, пока его друг влезал в тапки, вежественно — надо же новообретенную марку солидности поддерживать! — отвечал маме на вопросы о своих успехах в школе и получал свой заслуженный стакан колы.

Гуся — это, понятно, было прозвище. Вообще-то фамилия лучшего Антонова друга была Гусев. Но, похоже, единственными, кто его так называл, были учителя. И то, кажется, не всегда. Во всяком случае, их классная разок точно обмолвилась, изловив мальчишку за очередным злодеянием — уже все забыли, за каким.

В школе Гуся стал популярен после того, как сумел футбольным мячом рассадить стекла учительской на третьем этаже. Хотя как умудрился — неясно: окна кабинета выходили на тихую дорожку вдоль торца школы. Пригнать туда мячик, а затем поднять его на такую высоту можно было только нарочно. В общем, Сашку долго подозревали в целенаправленном злоумышлении, как ни тщился он доказать, что в их футболе не были обговорены границы поля. А потому он и собирался обвести соперников, используя всё пространство школьной территории. А мячик, дескать, просто сорвался с ноги. А стекло было слабое, тонкое. Три миллиметра, наверное, не больше, убеждал завуча Гуся, забывшись и выдавая тем самым тонкое знание предмета — стекло учительской было явно не первым, которое оказались вынуждены вставлять за свой счет Сашкины родители.

Мальчишки же заценили, что он так и не выдал второго участника драмы — Лёшку Штырова из команды противника. Который, собственно, и спровоцировал инцидент, подбив увлекающегося, азартного Гусю на спор, кто выше пошлёт мячик. Почему этот спор надо было решать на виду у учительской, а не на спортплощадке, ни тот, ни другой даже приятелям своим школьным объяснить не могли.

Родители Антона Сашку любили. И когда друзья вместе обедали у них дома, даже подкладывали ему кусочки получше и побольше. Типа: «А ты, Антоха, и так полноват; надо тебя не кормить, а гонять, как сидорову козу!»

«Драть», — однажды огрызнулся обиженный сын, совершенно не чувствовавший себя полноватым.

«Что — драть?» — не понял отец.

«Сидорову козу — дерут», — с достоинством пояснил грамотный Антон.

«А-а… — задумался отец. — Это как — расценивать в качестве твоего ответного предложения?»

Пришлось заткнуться…

…Добравшись, наконец, до своей комнаты, Антон нацелился тут же исследовать подарок. Но приятель высмеял его за «неграмотность по жизни» и потребовал хотя бы копейку, — ножи, дескать, надо хоть за символическую цену, но покупать. Копейки не было, был рубль. Так что Гуся мгновенно разбогател, — впрочем, тоже символически. Но значения это не имело, потому что мальчишки уже начали нетерпеливо рассматривать изделие швейцарских мастеров, вытаскивая из него всяческие лезвия, шила, отвёртки и штопоры.

Нож стал похож на ежа, но зато можно было до конца оценить всю превосходность Сашкиного дара. Здесь были две отвёртки — обычная и крестовая. Кроме того, ножницы, шило, совмещённое с ещё одним режущим лезвием, неведомо для чего предназначенным, напильничек и пинцет. И весьма солидная, хоть и небольшая пилка. И даже пластмассовая зубочистка, что вставлялась в корпус рядом со штопором. А венчала всё это великолепие стопорная кнопка, которая предохраняла пальцы от самопроизвольного закрытия лезвия.

— Мэйд ин Свитцерлэнд, — прочитал потрясенный Антон на серебристой коробочке, в которой ранее пребывал растерзанный ныне нож.

— Не Китай паршивый, — снисходительно подтвердил Гуся. — Свисс пресижион синс 1884…

Снисходительность получилась плохо. Дарителя самого явно терзала чёрная зависть. Сашка совершил настоящий подвиг духа, когда удержался от того, чтобы «зажать» такую ценную вещь для себя. В конце концов, он же действительно мог отделаться каким-нибудь вполне дежурным подарком. Книжкой, например.

— Ещё и проволоку может сгибать, — углядел Антон в инструкции, которую успел тем временем развернуть. — И инструмент для зачистки проводов есть!

— Дык! — высокомерно хмыкнул Гуся.

Высокомерие тоже получалось плохо.

— Я тебе буду давать его, — сказал Антон прочувствованно. — Вместе будем…

Окончания фразы он найти не сумел — не очень ясно было, что они будут вместе делать с ножом. Но Сашка его понял.

— Да чего там, — солидным басом ответил он. — Отец сказал, что попозже денег даст, чтобы я и себе такой же купить мог. Надо только с Виолеттой разобраться…

Виолеттой звали их англичанку, и с ней у Гуси существовали определённые разногласия в трактовке грамматики преподаваемого ею языка. Как та не уставала подчёркивать, — «языка Шекспира и Байрона!» А имея за спиной таких могучих авторитетов, училка буквально пиявкой вцепилась в Сашку и, по его выражению, «сосала его кровь». Но помогало это не очень, поскольку толку в английском он находил мало, а Вселенная вокруг была переполнена другими увлекательными вещами. Потому с иностранным языком мальчишка поддерживал лишь строго дипломатические и крайне холодные отношения. Есть у тебя, несчастный английский язык, своё посольство в кабинете Виолетты, наношу я тебе официальные визиты два раза в неделю по 45 минут, — и хватит с тебя. А дальше сиди, не рыпаясь, и не лезь в мои внутренние дела…

Отца Сашки это угнетало, так как он считал, что без английского в наше время — никуда. И потому регулярно применял к лингвистически неодарённому отпрыску различные педагогические — и не очень — воздействия. Гуся от них подчас подлинно страдал, но ситуацию это выправляло ненадолго. Лучше всего уровень отношений с Виолеттой и её драгоценным Байроном характеризовало то, что год, с которого начиналась швейцарская точность, Сашка так по-русски и прочел: «синс тысяча восемьсот восемьдесят четыре…»

Впрочем, теперь, судя по всему… За такой нож… Теперь уж он… В общем, теперь просто необходимо было погасить эти разногласия с Шекспиром.