Владимир Ильин - Профилактика

...А дальше было вообще нечто невообразимое. Будто бы я с кем-то разговариваю, вот только лицо собеседника и памяти не задержалось, но мне это неважно, я пытаюсь доказать, что все мы никому не нужны и что жизнь — бессмысленная штука, а по ушам бьет откуда-то взявшаяся громкая музыка, и рядом со столом пляшут какие-то пышнотелые девки, виляя бедрами... Будто я кричу кому-то во тьму, перемежаемую вспышками света: «Пива! Еще пива! Много-много пива! Для всех!»... И тут же, без всякого перехода, — ночной холод, от которого зуб не попадает на зуб, какие-то скамейки, вокруг — кусты, пахнущие свежей зеленью, и мы сидим с кем-то и продолжаем какой-то давний спор... о чем? О чем-то важном, но понять, что это такое, уже не в моих силах... А потом я будто бы валяюсь на заднем сиденье машины, и меня куда-то везут, а вокруг снова ночь, изредка разрываемая светом фар и желтым чахоточным светом уличных фонарей... Кто меня вез и куда? Это навсегда останется для меня загадкой...

Так длилось до тех пор, пока меня не угораздило очнуться в очередной раз не нескончаемой ночью, а днем. Лежал я на полу своей собственной отшельнической пещеры, уткнувшись носом в вонючий ковер, почти одетый (правда, все мое одеяние заключалось в трусах и в куртке-ветровке на голое тело), а прямо перед моим носом нагло валялся раздавленный чьей-то мощной стопой окурок.

Это непонятное явление и подвигло меня на выход из «штопора».

Хотя думать было больно и, кажется, даже нечем, но загадка непонятно откуда появившегося в квартире одинокого и некурящего молодого человека (то есть меня) окурка (беглая экспертиза показала: сигарета «Ява Золотая Легкая», докуренная до середины, причем без следов губной помады — значит, курил мужик. Или ненакрашенная женщина) заставила меня предпринять простейшие следственные действия с целью реконструкции предшествующих событий.

Первым делом я отправился в ванную, и этот путь длиной в несколько метров показался мне труднее пресловутого хождения за три моря тверского купца Афанасия Никитина. Под ногами путался какой-то мусор, а стены коридора угрожали то и дело сомкнуться и раздавить меня.

В ванной почему-то не загорался свет, и мне пришлось принимать водные процедуры на ощупь, в результате чего я чуть было не разбил стеклянную полку. Или зеркало, висевшее над ней.

Наконец, вылив мощную струю ледяной воды на голову и наглотавшись ее столько, что среда в моем желудке стала напоминать сильно разбавленный спирт, я вернулся в комнату, плюхнулся в кресло и принялся критически обозревать последствия того погрома, который накануне учинила какая-то очень буйная, разнузданная и вдрызг пьяная братия. В то, что такой бардак может быть делом рук одного-единственного человека, а тем более — меня самого, мне не верилось.

Однако дверь квартиры была исправно закрыта на замок и даже на дверную цепочку, балкон же, с учетом расположения квартиры на десятом этаже, не допускал возможности массовой эвакуации через него.

Однако наибольшее потрясение ждало меня в кухне. Дверца холодильника была распахнута настежь, и лед в морозилке трансформировался в большую лужу на полу. В раковине, судя по всему, пытались отмыть грязный автомобиль. Посуда была наполовину побита, наполовину загажена чем-то несъедобным, причем тарелки и стаканы стояли повсюду, даже на подоконнике. Плита, к счастью, была выключена, но ее покрывал толстый слой застывшего жира.

А на потолке, рядом с лампой, от стеклянного абажура которой был отколот солидный кусок, виднелись отчетливые кровавые полосы, будто тут подрались два Карлсона, и один из них мутузил другого мордой о потолок.

Я непроизвольно ощупал себя с ног до головы и не поленился доплестись до комнаты, чтобы заглянуть в зеркало.

Странно. Никаких следов побоев на мне не было.

И тут я вспомнил про своего робопса.

— Айбо, — хрипло позвал я. — Айбо, черт бы тебя побрал! К ноге!

Откуда-то из-за дивана послышалось шевеление, и через несколько секунд собака предстала перед моим гневным взором.

— Кто тут был? — спросил я пса. — Отвечай, с-скотина!

Айбо виновато гавкнул: то есть, знаю, но сказать никак не могу, хозяин.

— Ах, так? — рассердился я. — Ты же должен был... ик... охранять мое жилье, а ты что, с-сволочь?!

Пес принялся скулить и тыкаться в мою ногу носом, словно просил у меня прощения.

И тогда я пнул его в никелированный бок.

С такой силой, что четырехкилограммовый робот пролетел через всю комнату и, ударившись о стену, рухнул на пол, конвульсивно дергая всеми конечностями. Индикаторы в его глазах мигали то красным, то желтым.

Остатки хмеля мгновенно выветрились из моей дурной башки.

Господи, что я наделал, пьяный болван!

— Айбо, дружище, прости! — заорал я, кидаясь к псу. — Ты слышишь меня?

Он еще сумел поднять голову и издать затухающее, неестественное ворчание, похожее на скрежет сломанных шестеренок. А потом в его внутренностях что-то щелкнуло, обрываясь, и огоньки в глазах пса погасли.

Я поднял его с пола, но он уже был просто большой безжизненной железякой. И слышно было, как внутри него звенят осколки и словно лопаются туго натянутые струны.

И тогда во мне тоже что-то оборвалось.

Глава 7

С того дня я начал жизнь номер два.

Я поклялся себе быть паинькой и никогда больше не брать в рот ни капли спиртного.

Счет мой, как выяснилось, понес невосполнимые потери в результате загула, но если перейти в режим жесткой экономии, то выжить было еще можно.

Пришлось отказаться от роскошеств и излишеств в виде пользования Интернетом и даже телевизором. Пришлось экономить электричество и отправлять естественные надобности при свете свечки, а ложиться спать с наступлением темноты. Пришлось с калькулятором высчитывать, какое блюдо самое дешевое и в то же время самое полезное — оказалось, что питаться следовало исключительно морской капустой, тунцом в собственном соку и шоколадом. А по утрам есть либо овсянку, сваренную на воде, либо кукурузные хлопья, залитые бульоном, оставшимся от вчерашней варки макарон.

От нечего делать я навел почти идеальный порядок в своем мирке площадью около двадцати квадратных метров.

Лето уже было в самом разгаре, и я подумал, что прошел целый год моего затворничества. В связи с этим в голову полезли разные мысли, свидетельствующие о моей врожденной моральной нестойкости.

Например, что придется все-таки устраиваться на работу, потому что в нашем извращенном универсуме человек не может быть свободным от общества, если не хочет питаться одними консервами и овсянкой.

И я принялся искать себе очередное трудовое ярмо на шею.

Очень быстро выяснилось, что, несмотря на обилие заманчивых предложений в специализированной прессе и в Интернете, таким людям, как я, карьерный рост воспрещен, так как: